Читать книгу "Сигнальные пути - Мария Кондратова"

Когда ночью в квартире, оставленной друзьями в наше полное распоряжение, я вытаскивала шпильки из намертво залакированнных волос, Дмитрий cтоял у меня за правым плечом. У одной из шпилек кончик отломался, оцарапал шею. Маленькая капля крови, как бусинка, налилась в ключичной ямке. Муж протянул руку, ее смахнуть, поднял ко рту и слизнул красное пятнышко с пальца, как если бы моя кровь была его собственной. Я посмотрела на Дмитрия в зеркало: «Ну вот и все. Мы с тобою одной крови».

Что бы там ни было потом, я никогда не жалела об этом мгновении. Но эта история закончена. Я свободна, на самом деле свободна.

Я лежу на горячем асфальте и чувствую, как камуфляж на животе намокает от пота. Жизнь, которая была схвачена любовью к тебе нерушимо, словно цементным раствором, рассыпается на бессмысленные обломки, и я не уверена, что хочу их собирать. Я лежу посреди чужой войны в городе, где когда-то рвала шелковицу и бегала босиком. Я хочу убивать, потому что не успела родить. Это так глупо, что я начинаю смеяться. И одновременно чувствую, что по лицу у меня текут слезы. Пора подниматься и уходить. Я сдам винтовку и патроны на склад и уеду, как приехала – налегке. Никто не удивится, никто не осудит, а может быть, даже (и это самое лучшее) и не заметит.

На пустой дороге из ниоткуда возникает армейский грузовик. Пара солдатиков и девушка – видно, что из «идейных». Если я кого-то и ненавижу, то именно таких «сознательных» волонтерш, а вовсе не несчастных, загнанных под ружье «срочников» ВСУ, плохо понимающих, почему они здесь, и даже не упоротых нациков из отрядов вроде «Айдара». Тех я могу понять. Их, но не девочек-феечек, падавших в обморок при виде каждой капли крови, пролитой на Майдане, «онижедети», и волшебно равнодушных к сотням смертей на Донбассе, «онисамивиноваты». В рыжем разлете волос мне мерещится что-то знакомое, на машине харьковские номера. Однокурсница? Соседка по общежитию? Я уже не так уверена в том, что уйду с моста, никого не подстрелив. Грузовик ерунда, но эта молодая женщина, восседающая на скамейке в счастливом осознании собственной правоты, она бесит меня. Впрочем, ну их, пусть едут. Пусть проваливаются к черту. Ко всем чертям, говорю я себе и осторожно сдвигаюсь в сторону, чтобы дождаться, когда машина проедет, встать и уйти. Но в этот момент девочка-феечка поднимает голову, смотрит в мою сторону и дергает солдата за рукав. Она заметила меня. Я не понимаю, как такое возможно. Но она меня увидела. Солдат хватается за винтовку. У меня есть мгновение откатиться дальше, рискуя свалиться с моста, или выстрелить в ответ. Я снова заглядываю в прицел. Я выбираю стрелять.

Край. Август 2014

В доме звонит телефон. В этот раз я успеваю взять трубку.

В трубке голос, который я не слышала уже три года и не рассчитывала услышать.

– Господи, Алька, – говорит Руслан. – Что ты там делаешь? Почему ты до сих пор там? Я и представить себе не мог, пока мне Рита не сказала, что ты в городе. Но и тогда я думал, может, она перепутала.

– Погоди, погоди… Какая Рита? И вообще у нас тут уже даже не стреляют… почти.

Но он не дает сбить себя с толку:

– Собирайся. Собирай маму и выезжай. От вас еще ходят автобусы в Харьков? В Харькове я вас встречу.

– Русик, я не могу ехать. Я боюсь…

– Ты боишься, – фыркает он, – не неси ерунды.

– Я беременна, Русик, – говорю я виноватым голосом. – Лида говорит, ехать опасно.

На том конце провода повисает пауза. На мгновение. Только на мгновение.

– Поздравляю. А что отец ребенка думает по этому поводу?

– Он не знает. Это мой ребенок, – говорю я, мне не хочется вдаваться в объяснения. Если Руслан захочет, он поймет.

– Понятно. – отвечает Руслан. Снова пауза.

– Собирай вещи, – говорит он. – Через три дня я буду у вас. Заберу и тебя, и маму.

– Но Лидочка …

– Я позвоню Лиде! – перебивает он меня. – Я врач. Я тебя вывезу. Собирайся. Много вещей не бери.

И надо бы радоваться, наверное… Но я не испытываю ничего, кроме туповатого недоумения. Я слышу, что говорит Руслан, но меня не покидает чувство, что, может быть, он говорит это не мне, что, может быть, он вообще чего-то не понимает. Или это я чего-то не понимаю.

– Послушай, – шепчу я виновато, – может быть, ты чего-то не понимаешь… Но я не уверена, что мы с тобой одинаково смотрим на то, что происходит. И я не за Майдан, если ты вдруг думаешь…

– Я врач, Аля, – перебивает он меня снова, – и если бы я спасал только единомышленников, мне бы давно стоило поменять профессию.

– Понятно… – отвечаю теперь уже я, и мы снова молчим. Несмотря на все заверения Руслана, меня не покидает ощущение недосказанности. Ребенок пинается в животе, стоять тяжело, я присаживаюсь на стул и задаю самый идиотский и самый неизбежный из всех возможных в такой ситуации вопросов:

– Может быть, ты меня еще любишь? – спрашиваю я и жду ответа с тоской. Сейчас он скажет: «ну конечно, люблю», и мне нечего будет ответить, и между нами повиснет ледяная пелена тишины. Но он только смеется в ответ:

– Господи, Аля, какая ты дура… Я люблю свою жену. Если это важно.

– И твоя жена не против…

– Моя жена знает, что мое призвание – спасать людей, – останавливает меня он. – Мы познакомились в госпитале при Михайловской церкви, куда приносили раненых с Майдана.

– Ну тогда почему?! – кричу я на него, на себя, на весь этот свихнувшийся, вывернутый наизнанку мир. – Какого черта ты забыл в нашем городе? У нас уже не стреляют. Почти. Ты не любишь меня. Я не люблю тебя. Зачем тебе приезжать?!

И он отвечает очень коротко, но так, что мне становится ясно, что он долго обдумывал этот ответ:

– Потому, что ты – это ты, потому что я – это я.

– Чертов Монтень… – всхлипываю я.

– Чертов Монтень… – соглашается Руслан.

– А помнишь три способа полового размножения бактерий из Грина – Стаута – Тейлора? – спрашиваю я, как будто больше не о чем спросить через года и расстояния.

– Конъюгация, трансформация, трансдукция, – отвечает он, не задумываясь… И мне становится легко-легко, как на той далекой Донецкой олимпиаде, когда я сомневалась в правильном ответе, а ты шепнул мне его через проход.

– Собирайся, – повторяет Руслан. – Много вещей не бери. Подготовь маму. Я приеду через три дня.

Я снова выхожу во двор, солнце слепит мне глаза сквозь слезы, но теперь я рада и этой слепоте, и ветерку, нырнувшему мне под сарафан и холодящему живот. Я вспоминаю мальчика, протянувшего мне себя, словно розу Парацельса, воскресающую из пепла. Худую костлявую ладонь, полную черешни. Книги, прочитанные вместе на скрипучем диване. Книги, падавшие на пол, когда мы целовались, вместо того чтобы учиться, учиться, учиться… Схему фотосинтеза, которую ты зачитывал мне гекзаметром, и сумрачные мандельштамовские строчки, которыми мы бросались, как дротиками, когда не хватало собственных слов.