Читать книгу "Две головы и одна нога - Иоанна Хмелевская"

В заключение я с благодарностью приняла предложение Эвы подобрать для меня весеннюю коллекцию одежды, и мы расстались.

Вот таким образом, в непринужденной болтовне с подругой юных лет, можно сказать в бабьих сплетнях, раскрылся передо мною самый, пожалуй, существенный фрагмент биографии Мизюни. В поворотный момент жизни встретилась она случайно с мужчиной своей мечты, и они моментально нашли общий язык. Ну прямо аналогия с моим Гжегожем.

Мизюня знала, на что шла, меняя мужей. Не только давняя любовь, в деловом отношении Ренусь и в подметки Спшенгелю не годился. Только вот почему она не сделала этого нормально, например, разведясь с Ренусем? Ну как же, в случае развода пришлось бы делить общее имущество…

В дальнюю даль отодвинулся вдруг темный угол, куда мне следовало забиться после отъезда Гжегожа и оплакивать свою долю. Какие слезы, когда меня ожидало столько приятных вещей: завтра телефонный разговор с Гжегожем, а потом та самая весенняя коллекция, к весне у меня обе ноги будут в порядке…

С трудом сдерживая нетерпение, ждала я звонка Гжегожа. И опять воспоминания… Сколько раз в прошлом приходилось мне вот так же ожидать, пока он позвонит, потому что сама звонить я не могла – к чему нарываться на Галиночку? А если уж срочно требовалось позвонить, я набирала номер его телефона и, когда он поднимал трубку, в двух словах излагала суть дела, после чего Гжегож вежливо отвечал: «Ошибка» – и клал трубку. В более сложных случаях он начинал уточнять номер, по которому я звоню, и тут всегда появлялась возможность вставить «нет» или «да», так что удавалось получить от него ответ. И я так привыкла к сложностям в общении с Гжегожем по телефону, что даже теперь старалась говорить с ним коротко и безлично, хотя и звонила ему на работу, а не домой. Все никак не решалась поднять трубку и позвонить первой, а когда наконец убедила себя, что времена изменились, и уже рука потянулась к трубке, Гжегож позвонил сам.

– Я тебе сказал, почему могу звонить только с работы? – спросил он.

– Нет, но я сама понимаю, наверняка в твоем доме несколько телефонных аппаратов и кузина в другой комнате может поднять трубку.

– Правильно. И жена тоже, у нее аппарат всегда под рукой стоит. Ну, значит, теперь понимаешь.

– Да я всегда понимала! А сейчас скажу тебе приятную вещь. Установлено, что действительно Спшенгель тогда сгорел в машине во время автокатастрофы. По документам он давно мертв. Ну как, доволен, что догадался?

– Еще бы!

– Но это еще не все. По всему выходит – погиб за несколько месяцев до смерти дядюшки. Мне очень нужна дата смерти дядюшки!

– У меня с собой все бумаги. Подожди секундочку, поищу.

Я всегда верила в Гжегожа, и он опять не обманул моих ожиданий. Правда, приезжая сейчас в Польшу, должен был бы эти документы захватить с собой, но тогда мы еще не все понимали. Гжегож признался, что только взрыв в моей прихожей заставил его со всей серьезностью взглянуть на это дело и угрожающую мне опасность, а до этого все мои страхи представлялись ему проблемой чисто теоретической и его больше интересовали практические контакты между нами.

Я на него не обижалась за это и претензий к нему не имела. Наши взаимоотношения… Да разве может быть что-либо важнее этого? Любая женщина, более того – любое человеческое существо должно обязательно, хоть раз в жизни, почувствовать себя желанным и дорогим, иначе в нем, этом существе, неизбежно разовьются комплексы и депрессии.

– Нашел! – сказал Гжегож. – Шестого ноября.

– А псевдо-Сшпенгель отдал концы девятнадцатого июня! – подхватила я. – Как мы с тобой все здорово отгадали, даже не верится! А кроме того, я теперь знаю, как они с Мизюней вышли друг на друга, об остальном нетрудно догадаться.

Я коротко пересказала Гжегожу свежие сплетни, мы наскоро обменялись мнениями. Гжегож лучше меня знал Ренуся и подтвердил, что в делах он был не очень расторопен, а уж в современном стремительном мире ему и вовсе трудно было идти в ногу со временем. Вот Спшенгель – совсем другое дело.

Похоже, разговаривая со мной, Гжегож продолжал копаться в бумагах, потому что заметил:

– И я тебе могу сказать приятную вещь. Вот, документы ясно говорят – Ренусь был единственным наследником дядюшкиного состояния, другой альтернативы завещание не предусматривает, и выходит, теперь все состояние покойного дядюшки должно достаться государству. Никакая страна на свете, даже богатая, не любит, когда ее в этом отношении надувают. Интересно, что теперь предпримут Штаты? И еще надо учесть гнев и старания адвокатов, которых обвели вокруг пальца, уж они-то сделают все от них зависящее.

– Получается, мерзавцы правильно делали, когда хотели заткнуть мне рот! – обрадовалась я. – Но вот только методы применяли неправильные.

– Вот что меня интересует, – продолжал Гжегож. – Теперь, когда твое присутствие не отвлекает и я могу целиком предаться умственной деятельности, усматриваю во всем этом некоторую непоследовательность, отсутствие логики. Причем вдвойне. Почему полиция не могла получить информацию и документы у твоего бывшенького? Ведь он давно собирал компромат на Спшенгеля и компанию. И почему Сшпенгель и компания его не… не устранили?

У меня было достаточно времени подумать об этом, и потому я смогла сразу дать ответ.

– Ну, во-первых, у него манера такая – молчать. Собирать, копить и молча чахнуть над своим богатством. Возможно, частично это объясняется тем, что не так уж он и много знает. Сколько раз убеждалась – он занимается саморекламой, а когда доходит до дела, выясняется: за душой у него очень немного, в основном он располагает предположениями, наметками, а не конкретными доказательствами. А в данном случае, если у него и были документы, в своем бардаке он их не смог разыскать. Теперь, почему его не убили? Он никаких преступлений не совершает, поэтому полиция им не заинтересуется и обыска в его бумагах делать не станет. Нет оснований для обыска: правовых, юридических, законных. А вот если его убьют, тогда уж полицейские вынуждены будут перевернуть у него все вверх дном. То же самое, между прочим, и со мной. Им выгодней, чтобы я оставалась живой.

– А ты откуда знаешь, что у него бардак?

– Он же не изменился, каким был со мной, таким и остался. Я как-то попросила его принести мне очень нужные оставшиеся у него документы, так он с раздражением ответил – не станет из-за меня перетряхивать все двенадцать тонн своей макулатуры. И я ему верю. Таким он был всегда, такой и сейчас. Недавно захотел что-то мне доказать, так две недели перерывал у себя горы бумаг, но так и не нашел нужной. Я тогда специально считала дни. Боюсь, полиция не принимает его всерьез, а его бывшие коллеги избегают его, как чумы или холеры какой. Правда, молодежь его не знает, некоторые с ним общаются.

– Понимаю, – отозвался Гжегож, внимательно выслушав меня. – И даже начинаю немного сочувствовать вашей полиции.

Я ухватилась за возможность поймать его на слове.

– А раз сочувствуешь, так помоги ей немного. Анджей переслал тебе факсом некоторые сведения, ты говорил…