Читать книгу "Николай I - Дмитрий Олейников"

Но, даже не стремясь вступать в широкомасштабную «информационную войну» с европейским обществом, Николай готовился сразу к войне с революционной заразой. В 1833 году он поставил главную задачу политики России в Европе: «…строить оборонительную систему против революционных агитаций, направленных к низвержению всего социального порядка, основанного на положительном законе»[412].

Главные опасения и позицию Николая выразил известный российский дипломат барон Бруннов в курсе лекций для наследника престола: «Оплот, образуемый Австрией и Пруссией, падёт. Борьба мнений, происходящая на берегах Рейна, перенесётся на наши собственные границы. Словом, Россия, как ив 1812 году, будет вынуждена снова схватиться с Францией; но борьба эта, можно смело сказать, будет опаснее, чем тогда. Придётся не сражаться с врагом в открытом бою, а обороняться от более страшного противника. Мы станем лицом к лицу с революционным духом, глухо подтачивающим державы самые сильные. Существенная польза России требует, чтобы мы держали его в удалении от себя посредством стран, отделяющих нас от очага революции. Поддерживать между нами и Францией нравственную преграду, состоящую из дружественных нам держав и монархий, твёрдо основанных на началах, сходных с нашими, — таков истинный и постоянный интерес России»[413].

Главная надежда была на союз с дружественными монархиями. Николай добился новых соглашений между Россией, Австрией и Пруссией, восстанавливающих принципы Священного союза (созданного, напомним, после низложения Наполеона, на Венском конгрессе в 1815 году для сохранения установленного мирового порядка). В 1833 году на встрече в австрийском городке Мюнихгреце (ныне чешский Мнихов Градишт) монархи подтвердили свою готовность «поддерживать власть везде, где она существует, подкреплять её там, где она слабеет, и защищать её там, где на неё открыто нападают»[414]. Было оговорено, что государь любого из договаривающихся государств имеет право (но не обязан) позвать на помощь соседей в случае внешних или внутренних угроз, а соседи могут удовлетворить или отвергнуть просьбу «сообразно собственным интересам и обстоятельствам».

Это было важным отличием от идей 1815 года, где помощь можно было предоставлять «не спросясь»: 18 лет спустя принцип вмешательства был сильно ограничен. Кроме того, сам круг действия союза сузился: из его сферы ответственности выпали Испания, Португалия, Франция, Бельгия. Всё это приводило к тому, что Николай не имел возможности действовать в этих регионах с прежней бесцеремонностью эпохи конгрессов начала 1820-х годов. При всех симпатиях, например, к претенденту на испанский трон дону Карлосу, Николай мог оказывать ему только финансовую поддержку. Когда же встал вопрос о наведении силами французских войск порядка в Испании (где борьба за престол привела в 1830-х годах к гражданской войне), Россия выступила против этого.

Сфера интересов и ответственности трёх монархий была определена так: Австрия брала на себя охрану спокойствия на «Итальянском» полуострове. Пруссия вместе с Австрией отвечала за сохранение порядка в германских государствах. Россия брала на себя охрану Польши и Леванта (то есть Ближнего Востока)[415].

«"Не тронь меня!" — в этих трёх словах выражалась вся его политика», — отмечал историк дипломатии Сергей Спиридонович Татищев[416]. «Россия задирать никого не будет, но постоит елико возможно за свои права» — вот руководящий внешнеполитический принцип Николая. Тем не менее понятия «обороны», «невмешательства» носили у него заметно расширительный характер — Центральная Европа оставалась зоной жизненных интересов империи, и здесь политика вмешательства считалась продолжением самозащиты.

Так, с согласия трёх держав был сначала оккупирован (в 1836—1841 годах), а затем, в 1846 году, присоединён к Австрии вольный город Краков — для кого-то «последний осколок польской вольности», для кого-то «последний рассадник польского революционного духа», «безопасный притон для всех эмиссаров и революционеров»[417]. Когда в Кракове собрались польские радикальные эмигранты и инициировали восстание, три государства-владельца (Австрия, Россия, Пруссия) польских земель заняли древнюю столицу Польши, отменили там конституционное правление и окончательно передали её Австрии (тайный договор об австрийском протекторате существовал с 1835 года; «Никогда не соглашусь принять их к нам», — писал Николай Паскевичу[418]). Впрочем, предложение Австрии депортировать политических агитаторов — уроженцев Кракова — «в другие части света» император прокомментировал так: «На основании какого права могу я приносить их в дар другим странам, рискуя увеличить число жалких агитаторов, которые там уже имеются?»[419]

Пиком «оборонительно-наступательной» политики Николая стала эпоха революций 1848—1849 годов.

Уже 1 января 1848 года прозорливый австрийский канцлер Метгерних записал в дневнике: «Предстоящий год окажется самым хаотичным из всех, какие мне довелось пережить…»[420] Вскоре полыхнуло восстание в Сицилии, а в феврале в Париже агитационная кампания реформаторов вдруг привела к вооружённому выступлению. Парижские улицы оказались запружены полутора тысячами баррикад, национальная гвардия перешла на сторону восставших, и в три дня монархия «народного короля» Луи Филиппа рухнула.

В Россию известия о начале новой французской революции пришли 22 февраля 1848 года, в день бала у наследника, завершающего Масленую неделю. Среди разных версий самой распространённой и быстро разошедшейся по Европе стала такая:

«Залы были наполнены как блеском огней, так и блеском туалетов; взгляд на беззаботную танцующую массу людей мог породить уверенность, что находишься в вечном царстве мира и счастья. Но вдруг раскрываются двери шумной залы; взоры всех устремляются туда, и через дверь выходит на середину залы император, с сумрачным видом, с бумагой в руке, подаёт знак, музыка обрывается на полутакте, и танцующее общество… замирает в безмолвной неподвижности. После нескольких секунд боязливого ожидания услышали, как государь громовым голосом сказал: "Седлайте своих коней, господа! Во Франции провозглашена республика!"»[421].