Читать книгу "Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!» - Кирилл Евстигнеев"

Вначале Жигуленков держался чуть позади четверки Тернюка, я попросил: «Боря, займи свое место…» – и он перешел ко мне на левый фланг. Так девяткой – в составе пяти истребителей в ударной и четырех в группе прикрытия – прибыли мы к линии фронта. Я – впереди, Борис – слева, а правее меня – Мудрецов и пара Карпова. Сзади и выше нас – звено, возглавляемое командиром эскадрильи Тернюком.

В заданном районе вражеских самолетов не видно. Но вскоре слышу в наушниках шлемофона:

– Командир! Справа «худые»! – это голос Алексея Тернюка.

«Мессершмиттов» было шесть. Четверка ниже нас, а пара – почти на одной высоте с группой прикрытия.

Передаю приказание:

– Грек, наваливайся на пару «худых» и держись выше нас. Я атакую четверку.

Моя группа со снижением, увеличив дистанции между самолетами, ринулась на врага. Он энергичным левым разворотом пытается уйти вверх. И в момент перехода «мессершмиттов» в набор высоты я сближаюсь с ведомым второй пары и даю длинную очередь. Тот резко накреняется на левое крыло, опускает нос и падает, оставляя за собой извилистый след черного дыма. Его ведущий шарахается влево – под нашу пятерку. А пара, идущая впереди, продолжает полет с набором высоты. Но, встретив вверху звено Тернюка, заканчивает свой боевой разворот виражом.

Чтобы сохранить за собой преимущество в высоте, пятерка «лавочкиных» выходит из атаки горкой. Летчики держатся своих мест в боевом порядке. Только Карпов с Мокиным, уклоняясь от наскоков пары «шмиттов», немного отдалились. Борис, наоборот, совсем рядом со мной – метрах в десяти и, улыбаясь, показывает большой палец (похвала за сбитый «мессершмитт»).

Заметив, что интервал между нами маловат, прошу его:

– Не жмись! Разворот делаю на тебя – увеличь интервал.

Жигуленков кивает головой, мол, понял, выполняю – и переходит подо мной на правую сторону. Когда же пара «сто девятых» сделала попытку зайти в хвост паре из группы нашего прикрытия, Борис пристроился к четверке Тернюка. Я не возражал, хотя особого смысла в этом не усмотрел.

Этот бой проходил в основном на вертикали, где каждая из сражающихся сторон искала лучший для себя вариант победы над противником. Машины противоборствующих групп резко взмывали вверх, потом стремительно падали вниз. Вся эта карусель прошивалась очередями трассирующих снарядов и напоминала праздничный фейерверк. Схватка была короткой, не более семи-десяти минут. Закончилась она бегством фашистов.

В динамике боевой работы Борис дважды оказывался рядом со мной. И вновь уходил к четверке Тернюка. Когда время барражирования истекло и прибыли «яки», мы покинули район прикрытия войск.

Позади уже была добрая половина пути к аэродрому базирования. Впереди город Сольнок. Высота 800 метров. Звено Алексея Тернюка держится слева и чуть ниже меня. За ними один свободный «лавочкин» – это Жигуленков.

– Борис, что ты тащишься сзади? – И передаю ему: – Подтянись!

Ответа не услышал. «Если не радиостанция, то, наверное, передатчик отказал», – решил я. И минуты через полторы-две, когда мы уже было начали снижаться, увидел, как к Борису крадется «сто девятый». У меня в горле пересохло.

– Сзади «шмитты»! – кричу на весь эфир, надеясь, что Жигуленков все-таки услышит мой голос. – Борис! «Шмитты»!

Резко развернувшись, кидаю машину на помощь товарищу. Но «мессершмитт» все-таки успевает дать очередь по «лавочкину» и ныряет под нашу четверку. Коварный бандит уходит безнаказанно. А самолет Жигуленкова, не меняя курса, со снижением, оставляя за собой слабый след дыма, летит в направлении аэродрома, на котором базировались «яки».

Наша группа дважды разворачивалась на сто восемьдесят градусов. В небе ни «шмитта», ни машины Бориса. Обескураженные внезапной атакой фашистского истребителя, мы также направляемся на «яковский» аэродром. До рези в глазах осматриваем сверху каждую машину. Где-то там наш товарищ, живой и невредимый, должно быть, стоит на плоскости подбитого «лавочкина» и машет нам шлемофоном: все, мол, обошлось, извините, дал маху, зеванул…

Но Жигуленкова там не было, и не могло быть…

Вернувшись на точку и доложив командиру полка, я прошу запросить соседей: не произвел ли наш «лавочкин» посадку у них. Ответ краток и категоричен: самолет упал в трех километрах восточнее местечка Бешменсед, летчик погиб.

…Потеря Бориса Жигуленкова оказалась для меня особенно тягостной. Меня мучило сознание того, что я не уберег товарища. Никак не верилось, что Бориса нет. Хотя все погибшие однополчане – люди высокой души и большого мужества, но и среди близких, верных друзей бывают самые дорогие. Таким человеком был для меня Жигуленков. Мне импонировала его летная дерзость, самоотверженность бойца. Да и в характерах наших было много общего, схожего.

Оказалось, что у Бориса недавно родилась дочь. А он даже не успел получить письмо от жены, в котором говорилось, что появилась новая жизнь – радость, надежда, будущее…

Похоронить героя мы решили на его родине, в Москве. А пока – траурный митинг, короткое прощание. Прах в закрытом металлическом гробу отправили в Румынию для временного захоронения на кладбище города Арад. Через год, после окончания войны, в декабре сорок пятого, останки храброго воина были перевезены в Москву. Клятва, данная мотористом самолета А.З. Хаплийчуком у гроба Жигуленкова, выполнена…

Да, Александр Зиновьевич Хаплийчук много сделал для того, чтобы память о его командире была живой и действенной. Это он с командировочным предписанием (перед своей демобилизацией) доставил железнодорожным транспортом останки Бориса в Москву. Его стараниями при содействии Бауманского райкома партии и главного штаба ВВС солдат-москвич был похоронен с воинскими почестями на Новодевичьем кладбище. С его помощью пионерские дружины в 690-й школе и в 109-й школе-интернате названы именем героя. Под руководством Хаплийчука 8 и 9 Мая в Москве происходят периодические сборы однополчан. За неутомимость в военно-патриотической работе, за сохранение светлой памяти о своем командире ему благодарны не только родные, близкие и однополчане погибшего, но и тысячи москвичей.

Вместе с войсками 2-го Украинского фронта наш авиаполк продвигался в глубь Венгрии. Мы старались не отрываться от передовой и вскоре перелетели под Ясароксалаш на аэродром Виснэк.

Рекогносцировка точек стала уже моей постоянной обязанностью, неписаным законом. Так, 30 ноября, облетев несколько аэродромов, веду своих летчиков в Виснэк, а 5 декабря – две группы 179-го братского полка в Тисо-Федваль. Всего лишь неделю работаем с этого места – прикрываем наши войска в районе Хатвана – и снова вперед, теперь перебазируемся на аэродром То-Алмаш.

В горах прошли ливневые дожди, потоки воды хлынули вниз, в долины, рекам стало тесно в своих руслах. Они взбухали, как тесто на дрожжах, и, накопив силу, рвались с берегов на пойменный простор. Достигнув низовьев, вода затопила равнину, где располагались несколько аэродромов нашего корпуса.

На следующее утро после начала столь яростных атак стихии мне пришлось на автомашине отправиться в штаб корпуса, который располагался значительно севернее нашей точки. Потоки хлынувшей воды успели перерезать в некоторых местах дорогу, создав в низинах настоящие озера. Правда, в начале пути особенных затруднений в движении транспорта не было. Однако после полудня, когда мы тронулись в обратный путь – а он проходил по той же дороге, – разыгравшаяся стихия набрала такую мощь, что проезд колесного транспорта стал просто невозможен. Шоссе, не говоря уже об окружающей его низине, представляло собой сплошную водную гладь, и пожилой усатый дядька, шофер, каким-то неуловимым чутьем (думаю, опытом профессионала) угадывал проезжую часть дороги. Ориентировался он по деревьям и полузатопленным автомобилям на обочинах.