Читать книгу "Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш"

Было уже десять вечера, когда я зашел к ней в палату и обнаружил, что она спит. Чувствуя некоторую неловкость, я слегка потряс ее за плечо. Она быстро открыла глаза и в растерянности посмотрела на меня.

— Это мистер Марш, — сказал я. — Все в порядке?

— Очень сонно, — пробормотала она и отвернулась к стене.

— Так с вами все хорошо? — настаивал я.

— Да, — ответила она и снова уснула.

Рядом со мной стоял дежурный ординатор, и я повернулся к нему.

— Я видел ее две недели назад: уже тогда она выглядела потерянной из-за отека мозга, — я пожал плечами. — К тому же довольно поздно, так что лучше оставим ее в покое. Семья в курсе.

Тревога — штука заразная. Врачи не любят обеспокоенных пациентов, потому что сами начинают волноваться. Но уверенность тоже заразна — покидая больницу, я ощущал прилив вдохновения, ведь три первых пациента выразили глубочайшую уверенность во мне.

Из-за этого я пренебрег чрезмерной сонливостью последней пациентки. Я чувствовал себя капитаном корабля: все расставлено по местам, все подготовлено, а палуба расчищена для дальнейших действий — для запланированных на завтра операций. Забавляясь жизнерадостными морскими аналогиями, я поехал домой.

Следующий день начался неплохо. Я хорошо выспался, благодаря чему испытывал больше энтузиазма и меньше тревоги, чем обычно по утрам в понедельник. Утреннее собрание прошло прекрасно: было несколько любопытных случаев, заслуживающих обсуждения, и я отвесил пару удачных шуток о пациентах — коллеги рассмеялись. Операции шли одна за другой, и с первыми тремя опухолями я справился идеально.

Я заглянул в операционную, где ординатор уже разместил четвертую пациентку на операционном столе. Анестезиолог посмотрела на меня одновременно виновато и осуждающе. В руках она держала распечатку результатов газового анализа крови, который принято проводить, когда пациент засыпает.

— А вы знаете, что у нее уровень сахара в крови сорок?

— Что за черт!

— Уровень калия семь; pH семь целых две десятые. И плюс ко всему, видимо, сильное обезвоживание. Диабет совершенно вышел из-под контроля.

— Должно быть, все дело в стероидах. А какой уровень сахара был у нее вчера вечером?

— Судя по всему, те, кто дежурил ночью, не взяли кровь на анализ. Последние три дня уровень сахара был лишь слегка повышенным.

— Но вчера его в любом случае должны были проверить, раз все знали, что у пациентки диабет!

— Да, должны были. Сегодня утром мне показалось, что она слишком медлительна, но я все списала на опухоль, хотя сейчас и понимаю, что это начиналась диабетическая кома…

— Вчера вечером я допустил ту же ошибку, — сказал я с сожалением. — Но я никогда раньше не сталкивался ни с чем подобным. Полагаю, придется отменить операцию?

— Боюсь, что придется.

— Что за черт…

— Мы вернем ее в отделение интенсивной терапии и разберемся с диабетом — на это уйдет несколько дней. Нужно восстановить водный баланс. Сейчас проводить операцию крайне опасно.

— Ну, опухоль мы не удалили, зато сделали обалденную прическу под общей анестезией, — сказал я ординатору, когда мы извлекли голову пациентки из фиксатора и полюбовались тем, как тщательно он выбрил несколько сантиметров в области лба.

— В медицине сплошь и рядом что-то идет не так, — подала голос анестезиолог с другой стороны операционного стола. — Слишком много разных мелочей… Если бы она лучше говорила по-английски и не вела себя странно из-за опухоли, мы бы все поняли, что с ней что-то не так. И то, что при поступлении у нее забыли проверить уровень сахара, было бы уже не столь серьезным промахом… И если бы за насколько дней до операции ее не осмотрели в кабинете предварительной госпитализации, а вместо этого взяли все анализы при поступлении к нам, как раньше…

— Руководство открыло кабинет предварительной госпитализации, чтобы повысить эффективность работы, — заметил я.

— Угу. Из-за нехватки кроватей и повышения рабочей нагрузки. Пациентов принимали все позже и позже в день перед операцией, и на то, чтобы оформить их по всем правилам, не хватало времени.

— И что нам теперь делать?

— Думаю, это скорее ОНП, чем СНИ.

— Что-что?

— Отчет о неблагоприятном происшествии, а не серьезный неблагоприятный инцидент.

— А какая разница?

— Отчет о неблагоприятном происшествии составляется анонимно и где-то потом хранится.

— Но куда его посылают?

— Да куда-то в центральный офис.

— А не лучше ли просто пойти и поговорить с медсестрами? Нам же не нужно, чтобы чертовы менеджеры потом отчитывали их?

— Ну, можно сделать и так. Но есть вероятность, что у нее уже развилась НКГО-кома и что она умрет.

— Что еще за НКГО?

— Некетогенная гиперосмолярная диабетическая кома.

— Вот как, — это все, что я смог ответить, понимая, что мои медицинские знания устаревают с каждым днем.

Итак, я пошел на поиски медсестер. Старшая медсестра очень расстроилась: одна из самых добросовестных сотрудниц отделения, она постоянно выглядит озабоченной.

— Я поговорю с теми, кто дежурил вчера вечером, — произнесла она со скорбным видом (я переживал, как бы она не расплакалась). — Они должны были проверить уровень глюкозы.

— Не расстраивайтесь, — попытался я подбодрить ее. — Такое случается. Да и пациентке пока не был причинен какой-либо вред. Просто поговорите с ночными дежурными. Ошибки случаются. Людям такое свойственно. Знаете, я сам как-то начал операцию не с той стороны… Главное — не наступать дважды на одни и те же грабли.

Это произошло много лет назад, когда никаких контрольных списков еще не было. Я оперировал мужчину с защемлением нерва в руке. Для этого хирург делает на шее пациента срединный разрез, после чего рассекает позвоночник с одной стороны, чтобы высвободить защемленный нерв.

Несколькими часами позже я шел по коридору операционной, и что-то упорно не давало мне покоя. У меня сердце ушло в пятки, когда я внезапно осознал, что провел операцию не с той стороны.

Я запросто мог скрыть ошибку: разрез был срединным, а послеоперационные снимки не позволяют понять, какое конкретно место подверглось хирургическому вмешательству. Операция не всегда избавляет от боли, и через несколько недель я мог сказать пациенту, не вдаваясь в лишние подробности, что ему понадобится еще одна операция. Мне известно множество случаев, когда хирурги врали пациентам при схожих обстоятельствах. Но вместо этого я решил поговорить с пациентом начистоту. Дело было в старой больнице; он лежал в одной из немногочисленных одиночных палат с видом на сад. Стояла весна, и нарциссы уже успели взойти. Я посадил их в дни, когда переживал из-за страстного — правда, только с моей стороны — любовного романа, повлекшего за собой супружескую измену. Интрижка быстро сошла на нет, но именно она послужила первой трещиной в отношениях между мной и моей первой женой, и через три года наш брак потерпел крах.