Читать книгу "Тридевятые царства России - Анджей Иконников-Галицкий"

Эти горы – голые, иссиня-чёрные, и местами из их тяжкой каменной плоти вырываются кверху острые углы зубцов. Всё это мертво и черно; только вблизи видишь, что их по их склонам что-то растёт, но это что-то – низенький кедровый стланик да карликовая берёза – делают тело гор ещё более грозным и безжизненным, придавая камню странный, неестественный для глаза масштаб. Всюду осыпи, и огромные угловатые глыбы всё того же чугунно-чёрного цвета, кажется, замерли в последней готовности свергнуться на пришельца.

Между стенами гор лежат долины, заполненные болотистой тайгой. Как бы подчёркивая мёртвую массивность гор, таёжная растительность здесь редка и низкоросла. Между чахлыми лиственницами, в которых с трудом можно узнать собратьев тех раскидистых и гордых гигантов, которые ты привык называть словом «лиственница», всюду блестят зеркальца воды. Высота деревьев, кажется, такова, что их вершины можно достать рукой. Чуть повыше к горам и эта растительность мельчает, переходя в тундру. Впрочем, и в низинах здешняя тайга больше похожа на тундру. Всё поросло густым кустарничковым ковром. Земля всюду бугриста; залегший под скудной почвой беспощадный зверь мерзлоты шевелится, то подтаивая, то намерзая, отчего повсюду образуются или впадины, заполненные талой водой, или выдавленные льдом выпуклости земли. Всё это пропитано чёрными водами, всё это – непроходимое болото. Человеку, кажется, жить здесь невозможно. Недаром говорят, что когда в сороковые годы в горах Кодара, на урановом месторождении, была устроена зона, то её даже не стали обносить со всех сторон колючей проволокой: всё равно бежать некуда.

Всё остальное в этом пространстве – изредка. Изредка – реки, стремительные, каменистые, ледяные. Изредка озёра, совершенно зеркальные благодаря безжизненности их поверхности. Изредка – мощные и могучие зелёные леса, свидетели близости термальных вод, прорывающих местами щит мерзлоты и создающих такие вот оазисы. Изредка – удивительно – песчаные дюны, окружённые великолепным строевым сосновым лесом. И изредка, всегда неожиданно, всегда неестественно – человек: посёлок, люди, дома…

Когда поезд, пройдя сквозь тьму и гулкое эхо двухкилометрового Кодарского тоннеля, вырывается вновь на свет – впереди открывается огромная Верхне-Чарская котловина. На её зелёном бархате блестят озёра.

Трасса БАМа огибает южный берег Малого Леприндо, потом северный берег Большого Леприндо. Эти озёра – родственники Байкала. Так же, как их великий брат, они образовались во впадинах гигантского разлома земной коры, тянущегося от Саян до краёв Станового нагорья. Поэтому они глубоки и холодны. Вода, которую они собирают с ледников окружающих горных хребтов, едва ли не чище и не преснее, чем байкальская. В ней играет солнце.

Малое Леприндо лежит как бы в уголке долины, у самого склона гор. Хребет Кодар смотрится в него, как в зеркало. Поэтому оно кажется более уютным, живописным, чем раскинувшееся на равнине Большое Леприндо. С гор Кодара стекают речки, между скалами шумят небольшие водопады.

Из озера Большое Леприндо вытекает река Чара и несёт свои холодные воды в Олёкму, правый приток Лены. Обрамлённая хребтами Кодар и Удокан Верхне-Чарская котловина, как и положено всем котловинам Станового нагорья, сильно заболочена, покрыта редкой низкорослой тайгой, в которую вправлены многочисленные озёра. Этот неповторимый, строго-красивый, но неприютный и несколько однообразный ландшафт иногда прерывается неожиданными вкраплениями.

Вдруг, посреди мшистых болот, – ярко-синее озеро, в которое глядится прекрасный сосново-лиственничный бор. Мощные деревья держатся корявыми корнями за песчаные дюны. В их хвойном воздухе не так свирепствуют самые страшные таёжные звери – комар и мошка. В озере вода неожиданно тёплая, хочется купаться и загорать, валяясь на белом нагретом песке. И пахнет сосновыми шишками и лиственничной смолой.

Откуда взялись такие приютные островки и благодаря чему существуют – неясно. Под ними нет мерзлоты. Конечно, это внутриземное тепло отогревает их, не даёт лютым зимним морозам подкрасться к корням деревьев. Но откуда тут этот белый, чистейший кварцевый песок? Загадка.

В шести-семи километрах к северо-западу от станции и посёлка Новая Чара за речкой Средний Сакукан – Чарские пески. Речка неглубока, обычно её можно перейти вброд. За ней – заболоченная дорога, по которой тянутся следы гусеничного вездехода. Крутой подъём – и вдруг перед нашими глазами настоящие барханы, как в фильме «Белое солнце пустыни» – на фоне суровых сине-белых ледяных вершин Кодара, в окружении мошкариных болот и мерзлотной тайги…

Между песчаными гребнями – углубления. В одном из них лежит небольшое озерцо, носящее несколько сентиментальное название – Алёнушка. Вода в озере тепла, чиста, хотя и мутновата. Участки песчаной пустыни чередуются с небольшими рощицами из высоких, стройных сосен, лиственниц и кедров. Нигде больше во всей округе не растут такие прекрасные, прямо-таки парковые деревья. Сквозь их кроны почти всё время струится ветер, прогоняя комаров и мошку.

А кругом – необозримые пространства болот, камня, мерзлоты.

Как здесь живут люди – особый разговор. До строительства БАМа здесь и жили-то только коренные – тунгусы, они же эвенки, – да приходящие: охотники, золотодобытчики. Коренных – всех – на пространствах от Енисея до Алдана, на тысячекилометровых пространствах, было и есть около двадцати тысяч. Эта цифра ясно говорит: в естественных условиях сто квадратных километров этой земли в состоянии прокормить одного человека. Пришлого жителя преследуют здесь три главных беды: скудость почвы, мерзлота, холод. Сказать холод – ничего не сказать. Прежде всего, это краткость лета такая, что на БАМе говорят: июнь – ещё не лето, август – уже не лето. Снег, впрочем, может пойти и в июле. Вырастить что-нибудь на пропитание за такой короткий сезон можно только в теплице, парнике, с великими, неведомыми среднерусскому жителю трудами. Держать скот и вовсе невозможно за отсутствием пастбищ и лугов. Что касается почвы, то она бедна настолько, что даже для простого картофельного огорода нужно всю землю привозить и насыпать искусственно. Что же касается морозов, то бамовцы говорят так: «Тридцать градусов – не мороз, сорок градусов – не мороз. Вот пятьдесят градусов – это мороз». Когда дышать почти невозможно, когда едущей впереди машины не видно из-за плотного облака пара. Когда лопаются стальные конструкции. Когда кипяток, выплеснутый из чайника, замерзает, не долетев до земли. Ну а что касается мерзлоты… Жить на ней – всё равно что спать на леднике. Мерзлота ёрзает, разрушает фундаменты и дороги, каждую весну подтопляет жильё снизу, погружая посёлки в болото, холодит корни растений, убивает с трудом взлелеянную жизнь. Как бы ни старались бамовцы, как бы ни созидали хозяйство, как бы ни возводили бастионы теплиц, как бы ни гордились выращенными урожаями огурцов, помидоров, кабачков и даже кукурузы, но прокормить своих нынешних жителей эта земля не может. И не хочет.

Общее впечатление: жить в этой стране – невозможно. И вот – живут. И не только живут, но работают. И построили дорогу длиной в три тысячи километров: по горам, болотам, тайге. Десятки километров тоннелей. Подъёмы. Спуски. Мосты – их тоже десятки. Полоса земли вдоль магистрали, пусть и неширокая – обжита. Сверкают мрамором вокзалы: светлые, просторные, хорошей архитектуры. На мерзлоте возведены многоэтажные дома. Тында или Северобайкальск – настоящие города, и их кварталы как две капли воды похожи на новостройки Москвы или Ленинграда. Только воздух прозрачнее и свежее.