Читать книгу "Моя сестра - Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай - Вера Желиховская"

– Если вы думаете, что передам, то, пожалуйста, ничего мне не говорите.

– Ну так слушайте. Что скажете вы о феномене с медальоном?

– Вы сами можете ответить на этот вопрос: вы должны были видеть мое к нему отношение.

– Но видите ли вы мое отношение к нему и вообще ко всему, что производит Елена?

– Говоря откровенно, пока еще не вижу.

– Вот то-то и есть! Знайте же, что между мною и ею нет ровно ничего общего. Я ее люблю, я привыкла любить ее с детства, и бывают минуты, когда мне ее очень жалко: как там ни говорите, ведь она глубоко несчастная женщина. Ну вот, вследствие этой жалости мне и приходится иногда на многое закрывать глаза, хотя оно и возмущает меня глубоко. Но я ее люблю, мне ее жаль, и я не могу не быть к ней снисходительна. Теперь вот мы не виделись много лет, она пишет, просит меня приехать повидаться, у меня нет средств для такой поездки, но она высылает мне нужные для этого деньги – и вот я приехала. Я очень рада видеть ее, быть с нею, но, несмотря на это, между нами все рознь и рознь, ничего нет общего. Она вот постоянно заставляет меня писать об ее обществе, обо всех этих феноменах, ну что я тут поделаю?! Что только возможно, я готова для нее сделать, но наконец она требует невозможного… я многим готова для нее пожертвовать, но даже для нее не в состоянии пожертвовать совестью.

– Как совестью? Да разве она от вас требует чего-либо подобного?

– Вот то-то и есть, что требует, давно, уже много лет она от меня этого требует. Ей, понимаете ли, то, что она требует, кажется пустяками, а для меня, если бы я согласилась на ее желание, это было бы преступлением… понимаете – преступлением! Она меня понять не может, мы совершенно разно смотрим на вещи, ведь я христианка, а она… кто она? Мы с вами этого не знаем, да может быть, и сама она путем не знает. Она пристает ко мне так, что мне просто некуда от нее деваться. «Значит, говорит, ты меня не любишь, если не хочешь для меня даже этого сделать, ну что тебе стоит?». Понимаете ли, это просто какая-то детская наивность! И, представьте, X. ведь заодно с нею меня мучает…

«Вот, говорит, одна только я и люблю Елену, а ты ее не любишь, потому что не хочешь помочь ей». Ведь это что ж такое! X. действительно не знает границ своей жалости к Елене, но разве это настоящая любовь? Разве можно идти на ложь и преступление, для того чтобы доказать свою любовь?! Эта любовь в конце концов будет для них обеих только гибелью – и ничего больше. Вот *** (она назвала имя недавно умершего их родственника, человека довольно известного) – он был большого ума и настоящий, искренний христианин, – умирая, на смертном одре, он меня умолял не поддаваться просьбам Елены и объяснить ей, что, если бы ее желание исполнилось, если бы я согласилась сделать то, о чем она меня постоянно просит, это прежде всего ей самой было бы гибелью…

– Да в чем же дело? – сказал я, – ведь вы говорите все намеками.

– Я иначе не могу говорить.

– Но ведь из ваших намеков я должен заключить нечто ужасное. Вы говорите: «преступление», «погибель»…

– Так оно и есть. Поймите сами, о чем я говорю, – это не трудно. Не заставляйте меня высказаться больше, я сказала совершенно достаточно, чтобы предупредить вас. Берегитесь – можно запутаться! Елена именно такая женщина – она иногда поступает совершенно наивно, просто глупо; но в то же время умеет напустить такого дыму… Если бы знали вы, каких людей она запутывала в свои сети.

– Однако вы сказали так много, что лучше прямо договорить.

– Нет, я ничего не скажу больше! – воскликнула г-жа У. – Я слишком много сказала, и в том, что я сказала, уже совсем мало и, на которых я не поставила точек, сами поставьте, a bon entendeur – salut!

– Так, значит, все эти феномены махатм, вся эта деятельность – только обман, обман и обман! – воскликнул я.

– Я молчу! – торжественно произнесла г-жа У. и действительно не хотела больше прибавить ни слова.

Через несколько месяцев из России она мне писала, вспоминая этот разговор наш и письменно повторяя снова все, мною здесь сказанное. Письмо это у меня хранится.

Вынужденный статьями г-жи Желиховской, которая лучше, чем кто-либо, знает, кого я называю буквой У., говорить о теософическом обществе и его создательнице, я не могу пренебрегать таким важным обстоятельством, не могу и не должен. В цепи доказательств теософических обманов признание г-жи У., не только словесное, но и письменное, является весьма важным звеном.

Я был глубоко благодарен г-же У. за это признание, действительно произведшее на меня очень сильное впечатление и заставившее меня еще строже, еще холоднее относиться к тому, что было перед моими глазами. Ослабить мой интерес к теософическому обществу и к самой Блаватской это признание не могло, ведь уж я сам был настороже, ведь я сам уже сказал себе, что во всяком случае не все феномены Елены Петровны истинные.

Я весьма склонен был присоединиться к мнению г-жи У., что Блаватская – медиум, что большинство ее феноменов медиумического происхождения. Я уже имел случай близко разглядеть многих медиумов и отлично знал, что каждый из них непременно производит иногда явления обманные, но что это еще нисколько не доказывает, что все производимые им явления обманны. Вышло что-нибудь необычное само собою – прекрасно, не выхолит – и вот какая-то непреодолимая сила заставляет медиума «помочь» явлению, сфокусничать. Я давно уже убедился, что таково общее правило не только профессиональных медиумов, но и всяких. Чудесное – это такая бездна, которая неудержимо втягивает в себя, и все цветы, в ней растущие, как ядовитые, так и безвредные, обладают одинаково опьяняющим ароматом.

Я уж и без г-жи У. очень ясно видел, что не могу найти у Блаватской и в ее обществе того, за чем первоначально к ней являлся, но уйти от нее пока не было никакой причины – напротив, были две весьма серьезные причины для того, чтобы не только остаться, но и по возможности сблизиться с нею и с ее обществом. Что касается этой новой теософии и ее литературы – ведь я не знал еще ровно ничего, значит, нужно было хорошенько познакомиться с этой литературой, с этим учением и уяснить себе, что в нем заключается нового и что заимствовано из источников, уже мне известных.

Меня, например, крайне занимал вместе с кружком парижских теософов вопрос о «карме» и «нирване» в объяснении Олкотта, Могини и Блаватской. Да и не одно это. Интересного было чрезвычайно много.

Что же касается самой Блаватской, после беседы с г-жой У. я окончательно дал себе слово во что бы то ни стало разглядеть эту женщину.

Хотя в Европе и не было еще настоящего теософического движения, но оно могло развиться не сегодня завтра (как это и случилось). Теперь вокруг Блаватской собрано несколько человек, через год-другой за ней, пожалуй, пойдут тысячи, как уже пошли в Америке и в Индии. Что же она такое – эта основательница если не нового, то во всяком случае обновленного учения, которое она пропагандирует своими феноменами; что в этих феноменах истинно и что ложно и есть ли в них что-нибудь истинное?