Читать книгу "Днепр - солдатская река - Сергей Михеенков"

Когда же появляется выбор… Нет, упаси боже. Это сильно расшатывает психику.

Глава двадцатая

Две недели отпуска по ранению пролетели как один миг. Медицинская комиссия признала Балька фронтопригодным. В назначенный день он, одевшись по полной форме, прибыл на сборный пункт. Отпускниками и выписанными из госпиталей заселили казарму близ железнодорожной станции. Но долго прожить в этой казарме, серое кирпичной здание которой Бальк помнил с детства как дровяной склад, им не пришлось. Хотя многие уже передали родным и знакомым весточки о том, где они находятся. Ночью Бальк уже сидел в вагоне среди таких же отпускников, которые следовали в свои подразделения. Многие из них были с оружием.

С тех пор как в тылах действующих армий Восточного фронта стало неспокойно из-за активизации партизанских бандитских формирований, фюрер издал приказ, в соответствии с которым военнослужащим, получившим отпуск на родину, предписывалось следовать домой с личным оружием. Но Бальк отправился на родину прямо из госпиталя, и поэтому ничего, кроме армейского ранца, набитого продуктами домашнего приготовления, которые он вёз в качестве угощения для своих товарищей, у него не было.

До Минска они ехали спокойно. После Белостока пересели в другой состав. Вагоны были не такими комфортабельными. Зато более просторными. По радио, с армейской радиостанции под Белградом, без конца передавали песню «Лили Марлен». Бальку давно нравилась эта песня, и простенькие, но сердечные слова, и милый голос певицы. Все вокруг буквально преображались, когда из шороха и треска эфира вырывался желанный голос, до боли знакомые и ставшие родными интонации. Казалось, в певицу был влюблён весь вермахт, от солдата до генерала. Если русские в эту ночь не атакуют, подумал Бальк, то, возможно, и его взвод сейчас слушает в блиндаже «Лили Марлен». Странно, голос Лейл Андерсен заставлял думать не о доме, а о передовой, об окопах, где обитали его товарищи и куда теперь поезд вёз его.

И всё же хорошо, что паровоз не спешил. После Минска состав двигался со скоростью двадцать километров в час. Впереди двигались две платформы, нагруженные камнями, штабелями мешков, заполненных песком. На второй платформе были сложены запасные рельсы, возвышалось, как диковинное орудие, приспособление для их укладки. Что-то вроде подъёмного крана и лебёдки одновременно. Именно по поводу рельсоукладчика кто-то из ветеранов с нашивкой за тяжёлое ранение пошутил:

– Так это и есть наше секретное оружие, с которым мы начнём наше новое успешное контрнаступление на иванов!

Никто шутника открыто не поддержал, хотя в душе его иронию разделяли многие.

Возле Борисова в лесу поезд обстреляли из пулемёта. Несмотря на то, что соблюдалась светомаскировка, пулемётчик отстрелялся очень точно. Должно быть, пулемёт был заранее пристрелян «на колышек». Очередь прошла точно по верхней части окон трёх вагонов. Особенно досталось тем, кто лежал на верхних полках.

На ближайшей станции на перрон сложили в ряд, как делали это всегда после боя на передовой, тела троих убитых. Раненым сделали противостолбнячные уколы, впрыснули морфий. Перевязывал их опытный штабсарцт, ехавший в офицерском вагоне. Раненых решили везти до Орши. Там находился ближайший армейский госпиталь, куда и следовал штабсарцт, увешанный фронтовыми наградами.

А Лейл Андерсен всё пела и пела свою простую песенку, очень созвучную душе солдата Восточного фронта. Она пела даже тогда, когда слева по движению поезда в их вагоне зазвенели стёкла и пули защёлкали по обивке, по висевшему на крючках оружию и каскам. Лежавшие на полках, как птицы, перепуганные хищником, сыпанули вниз, на пол. Те, кому суждено было лечь в ряд на холодном перроне ближайшей станции, так и остались на своих удобных полках. Разве думали они, закалённые солдаты Восточного фронта, что смерть за фюрера и великую Германию застанет их не в окопах, среди верных товарищей, а здесь, в русском вагоне, во сне?

Когда рассвело, с окон сдёрнули светомаскировку и слегка приоткрыли для света солдатские одеяла, которыми наспех заделали зиявшие пустотой и продувавшие холодным русским ветром проёмы, сосед Балька, двадцатипятилетний силезец по имени Франц обнаружил в спинке сидения одну из пуль, прилетевших к ним ночью. Франц вытащил из ножен кинжальный штык, который всегда висел у него на ремне, и принялся выковыривать из расщеплённой деревянной рейки глубоко засевшую пулю.

– Зачем она тебе, парень? – глядя на его упорство, говорили ему те, кто постарше.

Но другие, кто помоложе, и на фронт возвращались после первого ранения или первого отпуска, кинулись помогать Францу. Кончиком второго штыка они разжали треснувшую пополам дубовую рейку, и пуля упала на пол. Сразу несколько рук кинулись её ловить, как загнанного мышонка.

– Ну и дела! – первым преодолел изумление всё тот же Франц. – Родной калибр! Семь девяносто два!

– А ну-ка, дай посмотреть, – отозвался пожилой унтер-офицер с нашивкой «Вестфальских гренадер»[12] на рукаве и «мороженым мясом»[13] на груди рядом с Железным крестом второго класса.

Ветеран подбросил на ладони пулю, внимательно осмотрел её рубчатый поясок и слегка деформированное рыльце и тоном эксперта произнёс:

– Да, француз, ты прав, это наше дерьмо. Вот оно и вернулось к нам. – Последнюю фразу ветеран произнёс уже другим тоном, так что в вагоне некоторое время стояла тишина. Только колёса постукивали на стыках рельсов.

Обстрелом их состава в лесу под Борисовом дорожные неприятности на пути к фронту не закончились. Недалеко от Орши вагоны вдруг встряхнуло с такой силой, что на этот раз попадали на пол даже сидевшие внизу.

– Что за чёрт! Все живы?

– Раненых нет?

– Нет!

– Иваны совсем обнаглели!

– Они теперь не дадут нам покоя, пока мы не уберёмся с их полей!

– Кто это сказал? Повторите!

– Какая разница, кто сказал. Количество русских танков от этого не уменьшится. – Это сказал ветеран с нашивкой «Вестфальских гренадер». – А ну-ка, живо поднимайте свои откормленные задницы, взять винтовки и марш из вагона!

Вестфалец посмотрел на Балька, нюхавшего затоптанный пол рядом с его ботинками, и подал ему винтовку, оставшуюся после того, как под Борисовом с верхней полки сняли коренастого крепыша баварца с пробитым затылком.

– За мной, парень! И советую тебе там, в лесу, держать ухо востро!

– Вот мы и в России.