Читать книгу "Люди-мухи - Ханс Улав Лалум"

Я схватил фотографию и сразу понял, что он имел в виду.

Версию о том, что Оленьей Ногой мог оказаться Даррел Уильямс, можно было сразу перечеркнуть.

Справа на пожелтевшем снимке, сделанном 23 декабря 1942 года, стоял тот самый беженец – необычайно счастливый, улыбающийся темноволосый юноша лет шестнадцати. Совсем мальчик, он все же был на голову выше того, кто стоял с ним рядом.

В глаза мне бросился серебряный медальон, висевший на шее стоявшего слева мальчика. И его необычайно серьезное лицо. Оленья Нога не улыбался; он сосредоточенно смотрел в объектив из-под темной челки. В декабре 1942 года Оленья Нога был темноволосым и худым мальчиком без намека на бороду и усы. Я бы дал ему лет тринадцать, самое большее – пятнадцать.

Ханс Андерссон улыбнулся, заметив мое удивление, и заговорил, не дав мне вставить слово:

– Не знаю, как на самом деле звали Оленью Ногу, откуда он родом и сколько ему лет. Когда я в первый раз спросил его о возрасте, он только рассмеялся и отшутился: мол, ему десять, просто он крупный. И позже мне так и не удалось добиться от него ответа. За тот год, что я его знал, он немного вырос, но, когда мы виделись в последний раз, зимой сорок четвертого, ему вряд ли было больше шестнадцати. – Он подошел ко мне и склонился над снимком. – Без этого медальона я его никогда не видел. Он всегда носил его на шее, как талисман. Видите, какое у него тут серьезное и взрослое лицо? Таким мы его чаще всего и видели. Наверное, ему пришлось быстро повзрослеть из-за войны. Правда, иногда он забывался и ненадолго превращался в того, кем и был на самом деле, – в мальчишку. Но общаться с ним было нелегко.

Я без труда ему поверил. С Оленьей Ногой нелегко было общаться – и еще труднее было его арестовать. Черты его лица на фотографии были смутными и не напоминали никого, с кем я познакомился в ходе следствия. Это было очень досадно, потому что мне все больше казалось, что серьезный мальчишка с фотографии сорок второго года держит ключ к разгадке убийства Харальда Олесена в шестьдесят восьмом году. Опомнившись, я задал важный вопрос:

– Какими, на ваш взгляд, были отношения Харальда Олесена и Оленьей Ноги?

Ханс Андерссон помолчал, как бы припоминая:

– То же самое часто приходило в голову и мне. В сорок втором и сорок третьем мне казалось, что у них добрые отношения, почти как у отца и сына. Более того, несколько раз я слышал, как Оленья Нога называет Харальда Олесена «отцом», а Харальд Олесен в ответ улыбается. Но сыном Харальда Олесена Оленья Нога точно не был. Однажды Харальд Олесен сказал мне, что у него, к сожалению, нет детей, и это подтвердилось в газетах после его смерти. Я подумал, что, может быть, тогда, во время войны, Оленья Нога был для него кем-то вроде сына, которого он всегда хотел иметь. Почему-то Оленья Нога казался мне сиротой. К тому же он никогда не рассказывал о своей семье… Конечно, он мог молчать и из осторожности.

Выходило, что уже в войну Оленья Нога отлично умел заметать за собой следы… Мысли мои вернулись к убийству, совершенному в 1968 году.

– Значит, в последний раз вы видели Оленью Ногу зимой сорок четвертого. Тогда же к вам попала Сара Сундквист?

Ханс Андерссон неожиданно помрачнел.

– Да, но, чтобы выслушать этот рассказ, вам придется выйти вместе со мной на улицу.

Не дожидаясь моего ответа, он встал, взял со стола бинокль и зашагал по коридору к главному выходу. Я подхватил записную книжку и пошел за ним.

2

Мы с Хансом Андерссоном стояли возле участка и смотрели вверх, на горные склоны, еще покрытые снегом.

– В погожие дни, такие, как сегодня, наша долина очень красивая, но, когда начинаются зимние метели, в горах сущий ад, – начал он и умолк.

Я все больше терял терпение; мне хотелось поскорее узнать о военных подвигах Оленьей Ноги, о Саре Сундквист и о судьбе ее родителей. Наверное, мой собеседник это заметил и продолжал:

– Сейчас вы все узнаете, но топография местности и погода играли в той истории очень важную роль. Видите вон тот перевал? В том месте спуск особенно крутой.

Он не преувеличивал. Тропа, ведущая вниз по склону, напоминала горнолыжную трассу и оканчивалась небольшим утесом примерно пятиметровой высоты. Под снегом я различил осыпь. Ханс Андерссон показал на нее:

– Тот путь с горы кратчайший, но спускаться там можно только на свой страх и риск. Когда снег глубокий, с утеса еще можно прыгнуть, но надо хорошо знать, где можно приземлиться. И даже тогда прыгун очень рискует… Говорят, наш участок построили именно здесь отчасти потому, чтобы у молодых сорванцов не возникало желания прыгать с утеса. В первый раз, когда Харальд Олесен и Оленья Нога привели к нам беженцев и собирались в обратный путь, я обратил внимание, что Оленья Нога смотрит на утес как завороженный. Я поспешил предупредить его, чтобы он не вздумал прыгать с утеса. В шутку сказал: прыгать можно, только если речь идет о жизни и смерти и все дьяволы гонятся за ним по пятам. Он с серьезным видом обещал, что не станет прыгать.

Ханс Андерссон какое-то время помолчал, а потом показал на высокие горы:

– Сейчас здесь ходят в основном туристы… А во время войны мы еще издали замечали группки беженцев, которые спускались к нам. Во главе их шли Харальд Олесен и Оленья Нога. Всякий раз, видя их, я испытывал большое облегчение. Когда показывались там, наверху, они находились уже на шведской территории, так что опасность была позади. Мы обычно говорили: в Норвегии им приходилось спешить, но у нас, в Швеции, можно не торопиться. Последний лесной участок там, наверху, был просто парадом победы. Оленья Нога всегда шагал впереди, показывая путь.

Тропа спускалась в том месте, где склон наименее крут, и вилась по лесу. Даже для уставших и неопытных лыжников то был нетрудный маршрут. Я с растущим нетерпением ждал продолжения истории. При чем здесь погода и топография местности? К счастью, Ханс Андерссон быстро возобновил рассказ:

– За два года мы успели разработать четкий порядок приема беженцев. До того случая все проходило сравнительно гладко, и мы, наверное, утратили бдительность. Мой дядя проживал в Элверуме; его дом стоял у дороги, по которой обычно шли беженцы, и он помогал организовать их переправу. Он звонил мне, когда видел проходивших мимо беженцев, и посреди раз говора о родственниках и видах на урожай вставлял информацию о том, что к нам направляется очередная группа. Он сообщал, сколько в группе человек, чтобы мы приготовили еду, одежду и ждали их прибытия. Конечно, мы говорили не прямо, на тот случай, если телефоны прослушиваются. Но позже я часто думал о том, что, наверное, с того разговора и началась трагедия. – Какое-то время он постоял, уныло глядя на горный склон. Потом продолжал, но не спеша: – Вечером двадцатого февраля сорок четвертого года дядя позвонил мне и сообщил, что Оленья Нога и его отец прошли мимо «с двумя большими мешками и одним маленьким». Это значило, что Харальд Олесен и Оленья Нога ведут двух взрослых беженцев и ребенка. Прошло не больше часа, как дядя позвонил снова; он очень взволнованно сообщил, что мимо его дома только что пробежала стая из шести волков. Сбылось наше худшее опасение. Харальд Олесен и Оленья Нога находились с беженцами на открытой местности, а по их следу шел немецкий военный патруль.