Читать книгу "Дикая весна - Монс Каллентофт"

– С тех пор прошло много лет, – продолжает Бритта Экхольм.

Она делает паузу, ровно дышит и смотрит на Малин, словно желая успокоить ее.

В голове у Малин мысли несутся вскачь. «Это ты, папа, отказался принять ребенка? Или она? Наверняка именно мама хотела любой ценой спасти свою трижды проклятую репутацию».

– Стефан совершенно особенный парень, знаешь ли. Тебе полезно было бы повстречаться с ним. Думаю, он был бы рад встрече с тобой, – говорит Бритта Экхольм, и в ее голосе нет ни грамма упрека, никаких обвинений, лишь надежда на что-то новое – может быть, настанет конец одиночеству? Малин чувствует, как на глаза у нее наворачиваются слезы. И тут она делает два шага к папе и бьет его открытыми ладонями – жестко, по голове и по лицу, бьет и не может остановиться, а он даже не пытается закрыться от ее ударов. Потом Малин ощущает, как чьи-то руки обхватывают ее, это адвокат и женщина из интерната, и она понимает, что все это правда, но понятия не имеет, как ей быть дальше, как выйти из всей этой ситуации, – и думает, что должна навестить его прямо сейчас, немедленно.

«Я должна увидеть моего брата и обнять его, показать ему, что я есть, пока не поздно, – потому что кто знает, что этот проклятый мир готовит нам…»

Она поворачивается к двери.

Вырывается из обхвативших ее рук.

Хочет снова ударить.

Но в теле не осталось сил для ударов – во всяком случае, не сейчас.

– Свинья! – говорит она, обращаясь к папе.

Его голова опущена почти до колен.

– Ты – гребаная свинья! Ты все время знал, да? Ты скрывал от меня правду, жирная трусливая свинья… Я ненавижу тебя! Ты отказался взять его к нам? Наверное, ты заставил маму отдать его? Что ты за человек? Чтобы глаза мои тебя больше не видели! – кричит она. – Если ты осмелишься хотя бы позвонить мне или Туве, или кому-то, кто с нами связан, я убью тебя, запомни это!

– Малин, я…

– Заткнись!

– Малин!

– Заткнись!

Она распахивает дверь, хочет, чтобы женщина попросила ее остаться, ведь ей так многое неизвестно, ей так многое надо узнать…

– Гнусная свинья! – кричит она папе. – Ты ни слова не сказал об этом адвокату? Надеялся, что никто ничего не узнает?

Она хочет поехать в Хельсингланд прямо сейчас. В этот интернат. Может быть, тетка попросит ее поехать с ней? В самый темный лес, в комнату, которая ждет света…

Но никто ни о чем ее не просит. Трое в кабинете адвоката сидят молча, им больше нечего добавить, и Малин видит, что женщине стыдно, видит, как та смотрит на папу с презрением, а он сидит молча, как будто стыд залепил ему губы.

Она захлопывает дверь.

Краткий, ни на что не претендующий хлопок.

Делает вдох.

Спрашивает себя: а что теперь?

Глава 31

Малин, Малин.

Ты почти бегом пересекаешь площадь. Тебе нужно за что-то зацепиться, не так ли?

Куда ты направляешься, Малин? Куда ты хочешь идти? Ты думаешь, что можешь убежать?

Лучше посвяти себя нам, Малин, – мы, разорванные на куски девочки, похожи на тебя куда больше, чем ты думаешь. И те, другие дети – запертые в комнате без любви, без возможности выбраться наружу.

* * *

Малин останавливается посреди площади.

Наклоняется вперед.

Упирается ладонями в колени, подавляя рвотный рефлекс, ощущает, как сердце гулко бьется изнутри о ребра.

Она задыхается от гнева, ощущает холодный весенний воздух, потом выпрямляется.

Открытые веранды ресторанов до половины заполнены людьми, которые пьют кофе и пиво, греясь на солнышке, – возможно, страх перед очередным взрывом начал отступать.

«Однако я не была бы так уверена, что опасность миновала, – думает Малин. – Проклятый адвокат… И эта женщина. Как ее звали? Нужно поговорить с ней еще».

Малин пытается выбросить из сознания фигуру отца со склоненной головой.

«Туве.

У твоей мамы есть младший брат.

У тебя есть дядя.

Хочешь, встретимся с ним? Давай поедем в самый темный лес и разыщем его?

А с дедушкой мы больше никогда не будем встречаться. Считай, что его нет.

Нет.

Я говорю “нет”!

Так дело не пойдет».

Она понимает, что должна отложить в сторону все, все на свете, и сосредоточиться на расследовании, чтобы не сойти с ума; только вот как, тысяча чертей, это теперь сделать?

«Они ждут моего возвращения в управление, но как я смогу пойти туда? “Гамлет” открыт, барная стойка в такое время пустует, я могла бы сидеть там и пить, уносясь все дальше и дальше от всего этого, сидеть и пить, долго-долго, и никогда не вернуться назад…

Мне срочно нужно что-то придумать.

Даниэль Хёгфельдт.

А что, если он сейчас дома? Отсюда до его квартиры всего три минуты ходьбы, и я могла бы пойти туда, я пойду туда, мне нужно забыться…»

И она идет через площадь, а люди, другие жители Линчёпинга, где-то вокруг нее. Как темные силуэты с горящими как звезды глазами, и ей кажется, что лучи из их глаз заставляют ее ноги подкашиваться, она идет неустойчиво – как никогда раньше.

«Мальчик. Вернее, мужчина – мой младший брат. В своей кровати. Инвалид, прикованный к постели, всеми забытый. Может ли он говорить? У него нет лица, сможет ли он выучить мое имя, сможет ли он понять, что я есть? Знает ли он обо мне?»

Малин бредет, спотыкаясь, по Дроттнинггатан, пытаясь найти опору.

Часы над «Макдоналдс» показывают четверть четвертого.

Она направляется к Линнегатан.

Даниэль живет в доме номер два, Малин вспоминает код домофона, набирает его – и дверь подъезда открывается.

Он живет на третьем этаже четырехэтажного дома – она задыхается, когда нажимает кнопку звонка, взбежав без остановки на третий этаж. По запаху моющего средства она понимает, что кто-то только что вымыл всю лестницу, словно готовясь к ее приходу.

Что-то доносится до нее из-за двери.

Голоса.

Голос Даниэля.

Она чувствует, как вся ее страсть, вся тоска по ясности собирается в паху, становится единственным стремлением – упасть в его объятия; и она снова звонит, хочет, чтобы он поскорее открыл, чтобы она могла втащить его в спальню. И тут она слышит звук снимаемой цепочки, и он открывает дверь.

Голый. В руке голубая рубашка, которой он прикрывается ниже пояса.

– Малин, – произносит он. – Что ты тут делаешь?

– Просто проходила мимо, – говорит она. – Давно не виделись.