Читать книгу "Рукопись, написанная кровью - Анна Данилова"

Разговора с Надей не получилось, то, что Юля от нее услышала, смахивало на блеф, причем довольно примитивный. Но не блефовала ли, не жульничала ли сама Юля, когда сказала ей, что Берестов – ее любовник? Да и с какой стати Щукиной быть с ней откровенной, когда, желая услышать от нее правду, Надя тоже услышала одну ложь. Они лгали друг другу, как совершенно чужие люди, и словно не прежняя Надя Щукина сидела сейчас перед ней, простая и гибкая, услужливая и понятливая, а обновленная, обогатившаяся в замужестве опытом и знающая себе цену женщина, полная непредсказуемости и тайн.

Быть может, они бы поговорили подольше и Юле удалось бы выудить у нее хотя бы крупицу из того, что Надя знала о своем муже, но в дверь постучали, вошел Берестов и, вежливо извинившись, довольно твердым, почти деловым тоном предложил им пройти к столу.

Глава 12

Вечер закончился весьма необычно – Надя пригласила Берестова и Земцову к себе домой. Это было сказано вполне серьезно и не выглядело приглашением из вежливости, а потому придало Юле душевных сил и порадовало забрезжившей надеждой. Да, конечно, и как это она не догадалась раньше, что гостиничный номер – не место для откровенного разговора. Именно откровенного…

Но даже в машине Юля не была уверена, что сама расскажет Наде всю правду о своем пребывании в Париже. И чем ближе они приближались к месту, где вот-вот должен был появиться дом, Надин дом, тем отчетливее она начинала понимать всю абсурдность этой поездки. Ведь ничего, кроме взаимных обвинений и неприятных воспоминаний, их там не ждет. Кроме того, неожиданно усложнилась роль Берестова, который, вполне допуская мысль о возможном предательстве со стороны Земцовой, чувствовал себя явно не в своей тарелке и заметно волновался: ведь им так и не удалось переброситься даже парой слов, и он не знал, рассказала ли ей в спальне Щукина о том, где находится Крымов, или нет.

А еще Юля ждала фарса, мрачного розыгрыша: что, если Щукина привезет их в какую-нибудь дыру, снятую ею за пару франков в день, жалкую конуру наподобие меблированных комнат для дешевых проституток, в которых нет ничего, кроме кровати и биде, и, разрыдавшись, признается своим русским друзьям о постигшем ее несчастье, связанном с трагедией, происшедшей с Крымовым.

Нет, нет, ничего такого быть не может, уж слишком у нее, у этой Щукиной, холеный и счастливый вид. Кроме того, Юле показалось, что Надя вполне искренне, хотя и с чрезмерной злобой, говорила о Крымове и что навряд ли это игра, призванная убедить всех присутствующих в ее разрыве с мужем. Подобное ее поведение можно было понять, если бы на тот момент в спальне, где происходил разговор, находился и Берестов, чужой Наде человек, но при Юле-то какой смысл был наговаривать на бедолагу Крымова, тем более если она и сама призналась в том, что знает, как Земцова и ее муж сохнут друг по другу. Разве явным выражением своего презрения и, быть может, даже ненависти к Крымову она не провоцировала Земцову на возобновление их с Крымовым отношений, на продолжение их романа? Влюбленная в своего мужа женщина не стала бы себя так вести. Следовательно, между ними действительно пробежала черная кошка, если не сам дьявол или, напротив, убийственно красивый и состоятельный ангел в облике какого-нибудь мсье. «И что только он нашел в беременной русской женщине, да к тому же еще и не слишком умной?..» Задавая себе этот вопрос, Юля сгорала от стыда: она окончательно запуталась между такими понятиями, как ревность и зависть, и теперь боялась даже посмотреть в сторону утопающей в сомнительной роскоши и многочисленных тайнах Нади.

В машине звучала медленная джазовая музыка, бьющая по нервам и заставляющая сжиматься сердце: это было приглашение к любви. Странная, дивная музыка, сопровождающая эту ночную фантастичную прогулку по оранжевым от теплого света уличных фонарей бульварам Парижа. Капли на ветровом стекле, мелькающие за окнами нежно-зеленые кроны распускающихся деревьев, сияющие огни реклам, аромат изысканных духов сидящей рядом Нади – все это кружило голову и заставляло думать о несбыточности того, зачем Юля сюда приехала. И снова слезы застыли в ее глазах, готовые сорваться солеными теплыми каплями и покатиться вниз, к губам, и ниже, по подбородку… Но она сделала глубокий вдох и подавила в себе желание разрыдаться. Слишком большая честь для всех присутствующих. Тем более для непонятно зачем затесавшегося в их компанию Лешевича. Четвертый лишний.

– Это площадь Круазель, – услышала она спокойный голос Нади и очнулась. – А это Луврский дворец, площадь Круазель расположена между двумя его боковыми крыльями. Сейчас немного проедем, и ты увидишь большую Триумфальную арку, а оттуда откроется просто потрясающий вид на Тюильри и Елисейские Поля. Я живу чуть дальше, но, учти, в первом округе…

Очевидно, для нее это было важным – жить в первом округе. Маленький русский зверек, молодая самка, отягощенная живущим в ней детенышем, зачатым в глубокой провинции С., нашла в себе силы не только выцарапать в жизненном, открывшемся ей пространстве удобную нишу, но пожелала занять лучшее в смысле социального комфорта место, воспользовавшись только ей одной известными способами. Или же все это всего лишь блеф?..

Больше Надя ничего не говорила, и машина, которой управлял безмолвствующий Лешевич, заскользила по узкой, засаженной каштанами улочке, застроенной особняками, возле одного из которых, с черными кружевными литыми воротами, они и остановились.

– Все, приехали. Ты, Володя, поезжай домой, я тебе завтра позвоню. За меня не переживай, я справлюсь с таким количеством гостей. К тому же моя служанка живет в левом крыле дома, и, если понадобится, я ее разбужу и попрошу поухаживать за нами.

Лешевич, покинув место водителя, бросился помогать Наде выбраться из машины, после чего, проводив до ворот, поцеловал ей руку и, что-то шепнув ей на ухо и даже, как Юле показалось, поцеловав ее куда-то в шею, вернулся в машину, которая мгновенно сорвалась с места и растворилась в темноте улицы.

– Не обращай внимания, он просто влюблен в меня. Мальчишка, – проронила как бы небрежно Щукина, и Юля заметила, что Надя, обращаясь к ней, словно нарочно старается не замечать присутствия Берестова. Причин, на взгляд Юли, здесь могло быть всего две: либо она узнала его и теперь выражала ему свое презрение как представителю власти, либо ей было на него просто наплевать, а потому она его действительно не замечала и воспринимала как занявшего место Крымова любовника Земцовой.

Берестов же, напротив, старался всячески напомнить о себе, то предлагая Щукиной опереться на его руку, то задавая ей ничего не значащие, связанные с показавшимся в глубине аллеи домом, вопросы, на которые Надя отвечала неохотно и тоном, с каким обращаются к олигофренам или маленьким, бестолковым и успевшим порядком надоесть детям. Но Берестов оказался не так глуп, чтобы обращать на это внимание. «Главным для него в тот момент, – подумала Юля, – был сам факт своего присутствия рядом с женой Крымова, пока что единственным человеком, который действительно мог знать о его местонахождении».

И только когда они втроем подошли к высокому парадному крыльцу дома, Юля, к своему величайшему стыду, вспомнила, что даже не представила Щукиной Берестова. Очевидно, увидев ее, как призрака из прошлого, в гостиничном номере и находясь в высшей стадии нервного перевозбуждения, она не думала ни о чем другом, кроме возможности поскорее расспросить Надю о Крымове. Ради этого они, в сущности, и приехали, и к чему было распыляться на никому не нужные церемонии?