Читать книгу "Артур Конан Дойл. Долина Ужаса. Эдгар Уоллес. Совет юстиции - Эдгар Уоллес"

Он порылся в кармане жилета и достал два кофейных зерна. В них не было ничего необычного, кроме того что одно из них было покрашено в красный цвет.

– Что это значит? – настойчиво произнес Старкье.

– Не имею ни малейшего представления, – пренебрежительно улыбнулся Бартоломью. – Их прислали мне в коробочке, маленькой, как для ювелирных изделий. Никаких писем или записок к ним не прилагалось.

– Но что это означает? – настаивал Старкье. Все вытянули шеи, пытаясь получше рассмотреть зерна. – Это должно быть что-то важное… Думайте.

Бартоломью зевнул.

– Лично я не знаю, что это может означать, – беззаботно проронил он. – Ничего важного в моей жизни не связано ни с красными, ни с темными зернами, насколько я…

Вдруг он замолчал, и все увидели, как лицо его сначала побагровело, а потом сделалось совершенно белым, как бумага.

– Что? – спросил Старкье, и в его голосе послышались тревожные нотки.

– Сейчас, – пробормотал Бартоломью и взял дрожащими пальцами красное зерно.

Он долго крутил его перед глазами, собираясь с мыслями. Он не мог всего объяснить и прекрасно это осознавал.

Если бы только он раньше понял смысл этого послания, что-нибудь можно было придумать, но сейчас, когда на него устремлены шесть пар подозрительных глаз и когда он уже выдал свое замешательство, тянуть с ответом было не в его интересах.

Он должен был выдумать какую-нибудь правдоподобную историю.

– Много лет назад, – начал он, с трудом сдерживая дрожь в голосе, – я состоял в организации, подобной нашей, и… среди нас нашелся предатель. – Капитан уже придумал, что скажет дальше, поэтому немного успокоился, голос его окреп. – Предателя разоблачили, и судьбу его должно было решить голосование. За смерть и за жизнь проголосовало одинаковое количество людей, и мой голос, поскольку я был председателем, должен был стать решающим. Красное зерно означало жизнь, а черное – смерть. Я проголосовал за смерть.

Увидев, какое впечатление произвела его вымышленная история, он решил развить ее.

– У меня есть причины полагать, что этим поступком я нажил себе множество врагов. Один из них, скорее всего, и прислал мне это напоминание.

Он облегченно вздохнул, когда увидел, что подозрительно нахмуренные лица постепенно начинают проясняться. Но вдруг…

– А тысяча фунтов? – спокойным голосом произнес Старкье.

Никто не заметил, как Бартоломью закусил губу, потому что в тот миг, когда прозвучал этот вопрос, он поглаживал свои мягкие черные усы. Все только заметили, как он вполне правдоподобно изображая удивление, поднял брови.

– Тысяча фунтов? – озадаченно переспросил он, а потом рассмеялся. – А, понятно, значит, и вы слышали эту историю… Мы узнали, что именно столько получил этот иуда за то, что предал нас… Эти деньги мы конфисковали на нужды общества… Это было справедливо! – с глубоким убеждением воскликнул он.

Услышав одобрительные возгласы, он понял, что его объяснение показалось убедительным, и окончательно успокоился. Улыбнулся даже Старкье.

– Я не знал про этот случай, – сказал он, – но увидел нацарапанную на красном зерне надпись «£1000». Однако это не приближает нас к разгадке тайны. Кто нас предал? Кто сообщил о нас «Благочестивым»?

Как только он это произнес, в дверь комнаты негромко постучали. Франсуа, сидевший по правую руку от председателя, поднялся, бесшумно вышел из-за стола и на цыпочках подошел к двери.

– Кто там? – чуть слышно произнес он.

Кто-то ответил ему по-немецки, и каждый из сидевших за столом узнал этот голос.

– Грачанка! – воскликнул Бартоломью и от волнения приподнялся.

Если для кого-то причина натянутости в отношениях между Старкье и бывшим капитаном нерегулярной кавалерии еще оставалась загадкой, в этот миг она разрешилась. Достаточно было увидеть, какой огонь вспыхнул в глазах обоих мужчин, когда девушка вошла в небольшую гостиную.

Крепче сложенный и более темпераментный Старкье встал и шагнул ей навстречу. Его лицо загорелось от волнения.

– Мадонна, – пробормотал он, целуя ее руку.

Девушка была в богатой облегающей собольей шубе, подчеркивающей все плавные изгибы ее стройной фигуры, прекрасную голову ее венчала круглая меховая шапка.

Она протянула затянутую в перчатку руку Бартоломью и улыбнулась.

Бартоломью, как и его соперник, тоже знал подход к женщинам, но это был более сдержанный подход, отягощенный западными традициями и закованный в цепи условностей. Как мы и говорили, он действительно был презренным негодяем, но в свое время, подолгу пребывая в обществе воспитанных людей, он успел пообтесаться и обзавестись зачатками галантности. Впрочем, сейчас он имел дело лишь с теми людьми, которые ограничиваются снятием шляпы при появлении женщины. Но он повел себя еще более несдержанно, чем Старкье: руку девушки не отпустил да еще, заглянув ей прямо в глаза, задержал взгляд. Видя это, Старкье заволновался.

– Товарищ, – произнес он весьма раздраженно, – с нашей маленькой Марией мы можем поговорить позже. Нехорошо, если она будет думать, что отрывает нас от работы… И «Четверо»…

Он заметил, как девушка вздрогнула.

– «Четверо»? – повторила она. – Выходит, они и вам написали?

Старкье грохнул кулаком по столу.

– И вы… Вы! Они осмелились угрожать вам? Господи…

– Да, – сказала девушка, в ее приятном грудном голосе прорезалась хрипотца. – Они угрожают… мне.

Она расстегнула меховой воротник, как будто в комнате вдруг стало невыносимо жарко и душно.

Старкье, который уже набрал полную грудь воздуха, чтобы что-то сказать, увидев выражение ее лица, смолчал.

– Но я боюсь не смерти, – медленно продолжила она и тут же прибавила: – Хотя я даже не знаю, чего боюсь.

Нарушил повисшее после этих слов молчание Бартоломью, который не обратил внимания на загадочные трагические нотки в голосе опечаленной девушки.

– Посмотрите вокруг! – бодро и беззаботно воскликнул он и весело рассмеялся. – Если вас окружают такие мужчины, право, стоит ли обращать внимание на подобные театральные выходки этих «Благочестивых»? – Но тут он вспомнил два зерна и тоже сник.

Столь полным и непостижимым было охватившее их при упоминании имени врага ощущение надвигающейся беды, и до того тронул их сердца вид готовой разрыдаться женщины из Граца, что все, кто был в гостиной, вдруг услышали звук, который не замечали до сих пор, – тиканье часов.

Повинуясь выработавшейся с годами привычке, Бартоломью сунул в карман руку, достал часы и, чтобы сверить время, обвел взглядом комнату. Это было одним из тех обычных, повседневных движений, которые кажутся столь неуместными, когда в воздухе висит давящее ощущение трагедии, но оно развязало языки собравшимся, и все загомонили.