Читать книгу "Ложа чернокнижников - Роберт Ирвин"

Салли бы стошнило от такого фильма — и это несмотря на то, что она с ума сходит по королю Артуру и рыцарям Круглого стола. Для Салли значение Артура определяется тем, что Гластонбэри — это сердце мистической традиции на Западе, и тем, что поиски Святого Грааля — это что-то вроде внутреннего созидания, в процессе которого человек ищет свою «внутреннюю самость». Салли смотрит на предание о короле Артуре как на что-то, что повторяется в наши дни. Президент Кеннеди для нее был реинкарнацией короля Артура, а Жаклин Кеннеди — Гиневеры, и вместе они правили американским Камелотом. Кеннеди — это «Rex Quondam et Futurus», то есть «Царь бывший и будущий», убитый Мордредом, и он вернется, когда мир, охваченный кризисом, будет нуждаться в нем больше всего. Фантазия Салли о втором пришествии короля Артура всегда казалась мне бессмыслицей хотя бы потому, что Джеки, которая связалась с Онассисом, совсем не похожа на Гиневеру, которая ушла в монастырь. Кстати, и история Кеннеди на мюзикл мало похожа.

Я проводил Мод до дома и на ступеньках был вознагражден слюнявым поцелуем. Предвидя, что ее ожидает, я ее пожалел.

20 июня, вторник

Еще одно утро и день на детской площадке. Кто бы мог подумать, что социологическое наблюдение может обладать таким тонким шармом, что может стать любимым занятием подлинного эстета? Однако это так. Пить — это приятно, так можно забыть о взрослых горестях, и как здорово, когда можно перемахнуть через заборы, которые взрослые понастроили для своей защиты. Детские слезы — эти жемчужины, усеявшие их пухлые маленькие щечки, — способны смягчить даже самое черствое сердце! Их смех смеется над вселенской усталостью. Взгляд стороннего наблюдателя ласкает мягкую, бархатистую детскую кожу, их доверчивые глаза с длинными ресницами, их пухлые ручки и ножки — и сердце наблюдателя тает, ему хочется слиться с их маленьким мирам, таким трогательным в своих маленьких заботах. Их нежное дыхание очищает его. Дети мудры своей невинностью. Они знают, даже не зная, что знают это, что розу можно сорвать только с колючего куста. А радость можно обрести, только преодолев боль. Вкус детского пота незатейлив, но изыскан в своей простоте. Есть что-то особенно пронзительное в том, когда человек умирает молодым… и какое-то острое наслаждение в том, чтобы, скопив во рту прозрачную влагу детства, плюнуть в темные, нависшие над головой тучи.

Снова эта Наглая Лгунья. Стараюсь не обращать на нее внимания.

Теперь, когда Фелтон доволен, что дела с Мод у меня пошли на лад, он решил возобновить наши регулярные разборы дневника по вторникам и четвергам. Сегодняшняя наша встреча была полна неожиданностей. Во-первых, в кабинете уже сидел Гренвилль со своим дневником наготове. Я уже успел забыть о нашем уговоре. Гренвилль передал мне свой дневник, я передал свой Фелтону, а Фелтон передал мне деньги. Затем мы с Фелтоном приступили к чтению. Мне разрешили просмотреть только две странички из дневника Гренвилля, касавшиеся того конкретного вечера с Салли. То, что я прочитал, показалось мне, мягко говоря, странным:

14 апреля

Снова видел во сне Призрак Прачки. Проснулся с мыслями о Салли. Уже третье утро подряд. Лев в асцеденте, и Лев венчает мой шестой дом (Дева, кишечник). Я провел процедуру седьмой степени на теле Ястребиноголового. Затем совершил ритуал изгнания. Однако все без толку. Спустился посмотреть стол Паллисера. Он долго простоял на солнце, и патина на столешнице немного поблекла. Фактура дерева довольно выражена. Фактура на раздвижной части стола совпадает. Ясно, что я не могу себе позволить за эту цену. Что ж, посмотрим. Сунул подсвечник в посудомоечную машину. За всеми этими занятиями не переставал думать о ней. Во-первых, она — замарашка и хиппи. Во-вторых, я ее люблю. Моя сексуальная киска. Я просматривал счета, думая о ней. Очевидно, нельзя делать ничего такого, что угрожало бы статусу Питера. Но Питер никогда ничего не узнает. Пообедал в "Шейкиз". Вернувшись в магазин, медитировал о гробе. Подсвечник — как новенький. Пока я обедал, принесли китайский ковер. Основные цвета — вишневый, абрикосовый и желтый. Уверен, что вещь сделана до начала двадцатого века. Проблема — найти покупателя, который это тоже оценит. Мысли об этой девчонке одолевают меня. Ушел из магазина. Отправился в паб в Пимлико. За стойкой была женщина. Испробовал на ней Взгляд. Она подошла. Поболтал с ней ради приличия, а потом заставил ее пройти за мной в мужскую уборную. Думал, что если она у меня отсосет, то мои мысли прояснятся. Как бы не так.

Салли — замарашка-хиппи. Но она же и недоступная Снежная королева. Мне нравятся ее чудачества. Нравится, что она меня презирает. Сейчас Питер направляется на лекцию в Хораполло-хаус. Когда я пишу эти строки, моя рука дрожит. До меня только что дошло, что мне нет никакой необходимости присутствовать на лекции. Схожу к Салли. Не представляю, что из этого выйдет.

Я позвонил. Лицо у нее было неприветливое. Я сказал, что случайно проходил мимо. Она не поверила. Ответила что-то вежливое и попыталась закрыть передо мной дверь. Тогда я сказал, что истинная причина моего прихода — то, что Питер в опасности. Она провела меня в свою комнату. Комната завалена хиповским кичем. Я устроился поудобнее. Она спросила, что за опасность угрожает Питеру. Я сказал, что на самом деле в опасности не Питер, а я. Я умру, если не получу ее. Это ее не смягчило, мою любимую замарашку. Я предпочел бы, чтобы она отдалась мне по доброй воле, но на это нечего было рассчитывать. Я использовал Взгляд, и она подошла, чтобы расстегнуть мне брюки. «Ух ты, гетры!» Гетры ее возбудили, и она не разрешила мне их снять. Потом, когда мы лежали рядом, тяжело дыша, она спросила, нравится ли мне, как пахнет, когда я пукаю.

Через несколько минут она попросила меня уйти. Я снова сказал ей, что она божественна. Она пропустила мои слова мимо ушей. Она сказала, что если я действительно ее люблю, то никогда не расскажу Питеру.

Потом сказала, чтобы я уходил. И больше не приходил. Никогда. Но почему она спросила меня про газы? Неужели я пукнул, когда мы занимались любовью? Больно даже подумать об этом. Не мыслю себе дальнейшей жизни без моей дорогой замарашки».

Больше читать мне не позволили. Холодно наблюдавший за мной Гренвилль взял у меня дневник. Сначала я подумал, что запись в дневнике могла оказаться поддельной — точно также как фокус с собакой, которая отыскала и привела Гренвилля. В конце концов, у Гренвилля была куча времени, чтобы насочинять все это. Мне бы хотелось, чтобы история с магическим соблазнением Салли оказалась ложью. Но на самом деле я был совершенно уверен, что это не ложь. «Вам нравится, как пахнет, когда вы пукаете?» — в апреле это был один из вопросов недели Салли. Я испытывал смешанные чувства по поводу прочитанного. В принципе после нашего разрыва Салли ничего для меня не значила. Даже до разрыва она была свободна и могла спать с кем угодно по своему желанию. Подумаешь! С другой стороны, в данной ситуации она не была свободна. Да, трудно сказать, но я думаю, что все это не так уж важно.

Фелтон передал мой дневник Гренвиллю и указал ему на какую-то страницу.

— Позаботьтесь об этом, — сказал Фелтон, и Гренвилль вышел.

Если мы и дальше будем читать дневники друг друга, то это будет похоже на жизнь в колонии нудистов, когда все болтается у всех на виду. Фелтон обратился к моим последним записям в дневнике. Сначала он разворчался, что не смог найти в своем справочнике школу, где я работаю, потом пробормотал несколько слов о том, как любопытно выглядят в моем дневнике детишки, которых я так живо описываю. Потом придрался к слову «врубаться» и начал разглагольствовать об отвратительной манере выражаться неясно. Что я имел в виду — что согласен с Мод? Если да, то почему прямо так и не сказать? Или я только хотел сказать, что я ее понимаю, но не согласен с ней? Или я смутно отдавал должное ее словам, не понимая до конца их значения? Или я собирался что-то добавить по поводу адреналина, не соглашаясь с тем, что уже сказала Мод? В каком смысле я «врубался» — в эмоциональном или в интеллектуальном, или же речь шла о каком-то ином виде связи? Фелтон продолжал засыпать меня вопросами, пока голова у меня не пошла кругом от бесчисленных уровней непредполагаемых имплицитных смыслов и двусмысленностей.