Читать книгу "Австрийская площадь, или Петербургские игры - Андрей Евдокимов"

2.8. С КЕМ ПОПРОЩАЛСЯ Я,ВАС НЕ КАСАЕТСЯ!

По дороге Петр взял в ночном ларьке бутылку водки. Фонари еще горели, но тени уже растворялись одна в другой, и очертания домов расплывались в сиреневом свете наступающего утра. Он вошел в квартиру в том болезненном настроении, которое уже стало привычным.

«Конечно, любила», — вяло и безнадежно думал Петр и, бередя душу, вспоминал ее рядом.

Ира надеялась, что он сделает ее жизнь лучше и спокойней. И виноват только он сам, что неправильна вся его жизнь, а оглушающая радость неотделима от ее близости. Она не вернется.

«Ты — как стог сена: вспыхнешь сразу и жарко, огонь до неба — и вот уже все погасло. А я — словно сырая дубовая головешка: пока займется — век пройдет, а потом дымит и тлеет, хотя все вокруг давно выгорело», — выдумывал он, что скажет, если они все же встретятся.

Петр пошел на кухню. От первого глотка внутри полыхнуло, и вслед пришло горькое утешение. Проваливаясь в тяжелый утренний сон, почувствовал облегчающие слезы, но уже не мог различить, наяву ли.

Он проснулся от тяжелых ударов в дверь, без перерыва трещал звонок.

Плохо соображая, вышел в прихожую и, не глядя, — смотреть было больно, — повернул ручку замка.

Щурясь от света, Петр узнал Витю Журавлева, много лет работавшего помощником Яковлева.

— Владимир Анатольевич просил вас срочно выйти на работу, — едва поздоровавшись, сказал Журавлев.

— На какую работу? — удивился Петр. — Разве меня еще не уволили?

— Ефремова отозвали из отпуска, Владимир Анатольевич сам звонил ему утром и обо всем договорился. По секрету: почти все наши считали, что вы работаете на Собчака, и говорили шефу, чтобы он на вас не рассчитывал. Особенно Ирина Ивановна и ее люди. Но вы бы видели, как он обрадовался, что оказался прав. А ведь первый тур — только полдела, даже меньше — треть дела. Последний — он самый трудный…

— Последний тур, он — трудный самый, — машинально поправил Петр. Сейчас умоюсь и поеду.

— Я подожду. Шеф велел, чтобы я сам отвез вас к Ефремову.

Пока вскипал чайник, Петр принял душ и наскоро сбрил отросшую за неделю щетину. Голова болела и кружилась, во рту было сухо, и от появившихся трещин кровоточили губы. В шкафу нашлось только немного старого чая. Журавлев отказался, Петр высыпал все в чашку, залил кипятком и накрыл блюдцем. Получилось слишком крепко, резкой болью отозвался живот и пришлось идти в туалет, чтобы отплевать подступившую горечь.

Он задремал на заднем сиденье и едва смог выйти из машины. В коридоре с ним здоровались, но он не узнавал, кто.

Журавлев сразу прошел к Ефремову в кабинет, Петра секретарша не пустила.

— Ты меня что, не узнала? — удивился он.

— Ждите, Рубашкин, пока главный редактор вызовет, — глядя в окно, сказала она.

Ждать пришлось недолго. Журавлев, улыбаясь, вышел из кабинета и махнул рукой:

— Ни пуха ни пера, Петр Андреевич, заезжайте вечером.

Ефремов встретил его, будто ничего не случилось. Приглашая садиться, кивнул и, немного помолчав, сказал:

— Видите, пришлось отпуск прервать, из-за вас я не догулял. Надо же такое выкинуть! В мэрии рвут и мечут — скандал. У вашего друга Степанова тяжелое сотрясение мозга, он даже хотел в больницу лечь, да Собчак запретил…

— Раз запретил, жить будет, — усмехнулся Петр.

— Все шутите! А вид у вас, прямо сказать, как с того света, после реанимации. Надеюсь, вы понимаете, в какое трудное положение вы меня поставили?

Петр молча кивнул, как бы соглашаясь.

— Если я вас не уволю, то завтра снимут меня. Так что оставить вас в редакции я не в силах.

— Что ж тут поделаешь, увольняйте, — Петр удивился собственному безразличию. Ему действительно было все равно. Хотелось лечь, укрыться с головой и ни о чем не думать.

— С другой стороны, за вас очень просили. И, думаю, будет неправильно не дать вам последний шанс.

— Давайте! Давайте мне последний шанс, — криво улыбнувшись, сказал Петр.

— Суть в следующем. Вы пишите объяснительную записку по поводу вашего прогула, я издаю приказ о вашем увольнении и докладываю в мэрию.

— А зачем объяснительную писать?

— А если вы в суд подадите? И явитесь в судебное заседание с больничным листом? Сложно ли в наши дни бюллетень задним числом выписать?

— Хорошо, напишу, — согласился Петр, желая, как можно скорее уйти домой.

— Я заберу вашу трудовую книжку к себе и пока не буду вносить запись о вашем увольнении. Обещаю, что при благоприятном исходе вы останетесь, как прежде, моим заместителем. А об увольнении никто никогда и не вспомнит.

— Что значит — при благоприятном исходе? — спросил Петр, разгадав ефремовский замысел.

— Ситуация неопределенная. Кто выиграет, неясно. Если губернатором станет Собчак, вас ждут серьезные неприятности. За вашу писанину, да еще накануне голосования, вам ничего не сделают, но отыграются на другом. Дебош, который вы устроили в Смольном, вполне тянет на уголовное дело. Дерзкое хулиганство, нанесение телесных повреждений должностному лицу при исполнении служебных обязанностей… Мало не покажется.

— Ну и черт с ними, мне все равно, — сказал Петр.

— Это вы сейчас так считаете, под горячую руку…

— А вам-то какое дело? Скажите честно: готовитесь к любым вариантам?!

— Нет у меня вариантов! Если Яковлев проиграет, мне ваша история все равно колом встанет. Вы, Петр Андреевич, за это время так вознеслись, что напрочь забыли: главный редактор здесь я. С меня и спросят за все ваши художества, включая финансовый вопрос.

— При чем здесь финансовый вопрос?

— Забыли, сколько денег наполучали? А ведь давали не вам, давали газете… Хочу, чтобы вы поняли — мы с вами в одной лодке. Если выплывем, то вместе. А окажемся за бор том, так на разной глубине.

— Хорошо, я напишу заявление и уеду, — устало согласился Петр.

— Куда это вы собрались? — насторожился Ефремов.

— В Америку или в Австрию, не знаю, куда ближайший поезд идет.

— Вы совсем ничего не поняли. Я жду от вас не только заявления. В последний, перед вторым туром, номер нужны ваши материалы. Острые, решающие материалы! Выпуск пойдет тройным тиражом. Кстати, Владимир Анатольевич просил вас быть у него сегодня вечером. Поговорите с его сотрудниками, может быть, они что-нибудь подскажут. И очень вас прошу: будет лучше, если о нашей договоренности никто не узнает. И не приходите это время в редакцию.

Прощаясь, Ефремов протянул Петру папку с бумагами:

— Вы тут у меня на столе забыли. Возьмите, может, пригодится.

Это были документы, связанные с Австрийской площадью.