Читать книгу "Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй"

— Твои корни здесь. Ты коренная парижанка. Ты здесь учишься. Твои друзья, родные живут здесь. Тебе нечего делать в Советском Союзе. Напоминаю, там диктатура. Может, хватит уже шутить?

— Слушай, я тебя почти не знаю, но ты мне уже успел порядком надоесть, — заявил молодой человек, в последний раз затянувшись сигаретой и наступая на окурок подошвой. — Пора тебе отправиться туда, откуда пришел.

Борис смотрел на него, прищурив глаза и выпятив полную нижнюю губу. Внезапно собственническим движением он потянул Наташу к себе, обхватив ее за шею. Она оказалась прижатой к его телу, шея в захвате руки. Феликс вообще не выносил подобные ситуации, когда грубиян старается навязать свои правила. Примитивная логика власти. Но то, что этот тип осмелился дотронуться до Наташи, привело его в бешенство. Она казалась сейчас такой хрупкой, потерянной и испуганной.

— Оставь ее! — приказал он, стиснув зубы. — Оставь ее немедленно, или я за себя не ручаюсь!

Если драки избежать никак нельзя, тогда нужно бить первым. Так когда-то Феликса учил отец — захватить врага врасплох. Борис грубо оттолкнул Наташу. Стукнувшись головой о стену, она вскрикнула от боли. Феликс изо всей силы выбросил вперед кулак, прямо в лицо нахалу. Слышно было, как что-то хрустнуло, и брызнула кровь. Не мешкая, он схватил Наташу за руку и потащил к двери. Она упиралась на лестнице, протестовала, но Феликс держал ее крепко.

Оказавшись на улице, Наташа согнулась в три погибели и стала рвать в сточную канаву. Одной рукой Феликс поддерживал ее голову, другой держал за талию, не давая ей упасть вниз лицом.

— Мне хочется умереть, — прошептала она, вытирая губы тыльной стороной кисти.

— Завтра, когда ты проснешься, тебе еще больше захочется умереть.

Она выпрямилась и взяла платок, который он ей протягивал. Холодный пот охлаждал ее тело.

— Можно подумать, ты рад этому.

— Ничуть.

Феликс сжал губы и вопросительно посмотрел на нее. Свет, идущий от фонаря, рассекали зловещие тени. Он стоял прямо, сунув руки в карманы. Она видела, что он готов начать читать ей мораль. Внезапно она улыбнулась.

— В чем дело? — спросил он, хмуря брови.

— После того, как ты его ударил… Выражение твоего лица… Ты был таким удивленным…

Феликс расслабился.

— Говоря по правде, сам не знаю, как это получилось. Я и представить не мог, что после того, как разобьешь кому-то лицо, так скверно себя чувствуешь, — сказал он озабоченно, разминая суставы пальцев правой руки.

Они обменялись взглядами и рассмеялись. За черной решеткой Люксембургского сада стояла темень. Несколько птичек чирикали на ветках, в то время как высоко в небе светила луна.

— И все-таки, Наточка. Надеюсь, что на самом деле ты не думаешь идти получать паспорт, чтобы уехать в Россию.

Феликс казался таким встревоженным, что ей сразу расхотелось смеяться. Она пожала плечами. Они медленно пошли в сторону дома.

— Я познакомилась с Раисой и этим Борисом, когда они приходили в посольство. Они уезжают в Марсель через пятнадцать дней, чтобы сесть там на корабль. Они пытались меня убедить в необходимости уехать, но я испугалась. Я даже не хотела идти в посольство. Я идиотка, да? Но потом я рассердилась на себя. Я проводила Раису домой. Так как ее отца не было, она пригласила в гости друзей. Борис сказал, что я еще совсем зеленая, поэтому я решила выпить, чтобы доказать обратное.

Феликс молча взял ее за руку.

— Какой он отвратительный! — заключила она с дрожью в голосе.

Он улыбнулся. На сердце стало легко. У него болели пальцы, но зато он испытывал громадное удовлетворение от того, что смог быстро закончить дискуссию с этим идиотом при помощи прямого правой. Надо будет запомнить на будущее.

Берлин, сентябрь 1946

Аксель Айзеншахт спрыгнул с подножки трамвая недалеко от Бранденбургских ворот. Сунув руки в карманы, он шел, насвистывая, мимо завсегдатаев черного рынка — пожилых женщин, напоминавших ищущих зернышки птиц, с впалыми щеками, сжимающих в руках сумки, и худых мужчин в костюмах с чужого плеча, которые прогуливались с делано беззаботным видом.

Все словно участвовали в странном балете, быстрым движением показывали товар потенциальному покупателю, открывали и сразу закрывали чемоданы. Почти не размыкая губ, шептали на своем условном языке: меняю шерстяное платье на кастрюли, радиоприемник на кухонную плитку, мотки проволоки, зубные протезы… Торговля шла под открытым небом, с участием продавцов и покупателей всех возрастов и сословий, которые не забывали следить, не появится ли вдруг полицейский. Черный рынок был необходимым условием выживания, даже если за такую торговлю можно было попасть в тюрьму. Несмотря на то что у Акселя с собой было изрядное количество сигарет «Lucky Strike», он не спешил включаться в торговлю. В тот день у него была назначена важная встреча, пропустить которую он просто не имел права.

Месяц назад он побывал на вилле своих родителей в Грюнвальде. Спрятавшись за деревьями, он наблюдал за домом, который чудом не задели авиабомбы, а также за перемещениями живших в нем американского офицера и его супруги. Двое детей прыгали через скакалку на лужайке. Окна комнаты на первом этаже были приоткрыты, сквозняк колыхал шторы. После обеда приехал джип, чтобы увезти семью. Через несколько секунд появилась кухарка с корзиной в руках. Увидев Акселя, она издала радостный крик и заключила его в объятия. Постоянно посматривая по сторонам, пожилая женщина разрешила ему пройти в дом.

Запах потушенной сигары чувствовался в кабинете его отца, который не курил, а выцветшие пятна на стенах указывали места, где когда-то висели гравюры с самыми красивыми видами Германии. Надо полагать, что панорамы Дрездена и Колони незадолго до их разрушения пришлись по вкусу новому оккупанту. Аксель заметил стоящую рядом с чернильницей фотографию блондинки, которая держала под руку мужчину. Все эти детали делали комнату чужой. Но кресло, казалось, еще хранило отпечаток мощного тела его отца. Выжил ли он? Отсутствие новостей беспокоило Акселя, тем более он не знал, что в данной ситуации предпочтительнее. Был ли отец арестован? Может, как раз сейчас он ожидает вынесения судебного приговора? Весь немецкий народ был классифицирован и разделен на пять категорий. Курт Айзеншахт мог попасть только в одну из двух первых: собственно преступников или активистов нацистской партии. В лучшем случае он будет приговорен к десяти годам принудительных работ с конфискацией всего имущества. Так может, было бы лучше, если бы он погиб? Как представить своего отца с бледным лицом, опущенными плечами, лишенного былого лоска и всех гражданских прав, должностей, имущества, издательской империи и доходных домов? Курт Айзеншахт не мог стать потерянным человеком, одним из многих, которые теперь бродили по городу с единственным навязчивым желанием получить кусок хлеба, обреченные на постоянный голод системой продовольственных карточек, по которым можно было получить только триста граммов хлеба и двадцать граммов мяса. Это было просто немыслимо.