Читать книгу "Антиквар - Марина Юденич"

Сиделось здесь хорошо, а думалось еще лучше.

Именно здесь — совершенно неожиданно притом — Игоря Всеволодовича посетило устойчивое ощущение. Именно ощущение, потому что он скорее почувствовал, нежели понял это.

В послевоенной биографии генерала Щербакова что-то разладилось. Подтверждения, правда, косвенные, впрочем, лежали па поверхности.

Он ведь был еще молод — в 1945-м Николаю Щербакову исполнилось всего сорок лет.

Война — понятное дело — кузница стремительных карьер.

Однако сорокалетние генералы, к тому же Герои Советского Союза, надо полагать, были наперечет.

И на виду.

Отчего же тогда академия? Во все времена — кладбище слонов.

Что натворил бравый партизан?

Или, напротив, чего не натворил из того, что требовалось?

Повальную чистку органов в 1955-м он, кстати, пережил без потрясений.

Однако ж прежние, куда более жуткие, кровавые — в 39-м, послевоенные — переживал так же.

Без потерь.

Игорь Всеволодович вернулся к компьютеру.

Истину, как представлялось, следовало искать в мемуарах, воспоминаниях тех, кто знал Щербакова лично, возможно — между строк, в полунамеках и полупризнаниях. Они ведь и теперь еще осторожны, как в старые времена, эти партизанские ветераны, тщательно подбирают слова и долго думают, прежде чем ответить на вопрос. Те, разумеется, кто пока в здравом уме и трезвой памяти.

Словом, он вернулся к компьютеру. И, погрузившись в подробные, тяжеловесные, местами не слишком грамотные, зато обильно сдобренные классическими штампами дремучей советской пропаганды мемуары, понял, что обрек себя на тяжкое испытание.

Однако не отступил.

И был-таки вознагражден.

Оказалось, в партизанском отряде вместе с Николаем Щербаковым сражалась его жена — Нина. И похоже, сражалась по-настоящему, без поблажек и скидок на родственную связь. Была связной отряда, ходила по оккупированным деревням и селам. В 1942-м попала в руки немцев, два дня провела в гестапо и чудом осталась жива.

Надо полагать, партизанский вожак крепко любил жену — ибо, узнав о провале, совершил поступок безрассудный, если не сказать безумный. Поднял небольшой отряд и двинул на городишко, в котором держали Нину.

Безумство храбрых недаром воспето Буревестником революции. Случается — оно удивляет само провидение. Ему восторженно улыбается судьба. И невозможное становится возможным.

Маленький отряд Николая Щербакова в пух и прах разнес крупный немецкий гарнизон, разгромил гестапо, отбил у немцев полуживую Нину.

Партизанское начальство признало демарш Щербакова опасной авантюрой, однако, принимая во внимание успех операции, рассудило по принципу «победителей не судят».

Опасное самовольство сошло партизану с рук.

Тогда — сошло.

А после?

Непомнящему показалось, что ответ найден.

Пребывание в плену — негласно, правда, — рассматривалось в ту пору наравне с предательством. Освобожденные из фашистских лагерей люди зачастую следовали прямиком в родные — советские.

Конечно, плен Нины был коротким. К тому же в плену побывала жена — не сам Щербаков.

И все же, думалось Игорю Всеволодовичу, генералу не простили этой малости.

Впрочем, кара была не слишком суровой: не лагерь, не отставка — академия Генерального штаба.

Пощадили, надо полагать, еще и потому, что двух дней в руках гестаповских умельцев Нине Щербаковой хватило с лихвой.

Мемуаристы писали о ней скупо, однако кто-то упомянул вскользь: здоровье женщины было подорвано.

После войны она долго, тяжело болела.

В первоисточнике — «была прикована к постели»; выходило, в таком состоянии провела Нина Щербакова двадцать с лишним лет — умерла в 1978-м.

Более ничего заслуживающего внимания в мемуарах не обнаружилось.

Игорь Всеволодович выключил компьютер и откинулся на высокую стеганую спинку кресла с чувством приятной усталости. В этот момент он, кажется, понял, что испытывают историки, месяцами глотающие архивную пыль, когда наконец находят в этой пыли янтарную бусинку истины.

Одно только было совершенно неясно. Коим образом драматическая коллизия в карьере генерала Щербакова может пригодиться в его собственной, не менее драматической, истории?

Но это был уже следующий вопрос.

Поразмыслив, Игорь Всеволодович решил, что время заняться им еще не настало.

Санкт-Петербург, 5 ноября 2002 г., вторник, 15.40

Ее бы воля, а вернее — чуть больше времени на все про все, и Лиза, конечно, предпочла бы поезд. Разумеется, «Красную стрелу», ту, что отходила прежде от перрона Ленинградского вокзала за две минуты до полуночи.

Для нее Питер всегда начинался именно так, и виделся в этом случайном вроде бы повороте железнодорожного расписания какой-то особый смысл.

Город, любимый с детства, с детства же и поныне был для нее всегда овеян флером какого-то волшебства, остро ощутимым привкусом великих тайн, еще не раскрытых, странных явлений и загадочных событий.

Поездки в Питер — частые в детстве, летом, на каникулы, в разгар белых ночей — были всегда праздником, который начинался, согласно классической сказочной традиции, за две минуты до полуночи.

Теперь, однако, было не до флера.

Правда, тайна наконец была близка, как никогда.

Страшная, неразгаданная тайна, в одночасье переломившая судьбу хорошего человека.

Да что там хорошего — любимого.

И стало быть, разобраться этой дьявольской шараде Лизе было не просто интересно и важно — необходимо.

А иначе — никак.

Иначе — не жить, потеряв его снова, после стольких лет разлуки.

И надо было спешить.

Потому, совершив короткий перелет из московского Шереметьево-2 в питерское Пулково, на такси она довольно быстро добралась до большого мрачного дома на Гороховой, где жила знаменитая Вера Дмитриевна Шелест.

Проникнуть в подъезд удалось сразу и неожиданно легко — ни домофона, ни бдительной консьержки. Пустой и гулкий, правда, довольно чистый вестибюль. Допотопный лифт в узкой проволочной шахте. Неимоверно высокие лестничные пролеты, огражденные литым узором перил. Типичный питерский дом, построенный до переворота.

Лиза, однако, подумала о тех сокровищах, что хранились, как рассказывал Игорь, в «академической» квартире на третьем этаже.

Хотя почему, собственно, хранились?

Вера Дмитриевна просто жила среди своих привычных вещей, не слишком часто задумываясь об их подлинной стоимости.