Читать книгу "М7 - Мария Свешникова"

Спустя пару часов девица возвращала книги в библиотеку, вставляя между страниц лист из сада, в котором читала. Так в библиотеке образовался свой волшебный гербарий. Эти листья помнили руки той, что их срывала, и мысли, которые сквозь пальцы проникали в них навсегда.

― Я дочь недавно схоронил! ― решил объясниться Ильдар и заплакал.

― Плачьте. Я даю вам обещание ― я сохраню ваши слезы в тайне. ― Девица прикрыла книгу, достала киви, чайную ложку и положила на скамейку Ильдару. ― Я не знаю, как это может помочь ― но разделите со мной полдник.

Ильдар послушно взял предложенное и острым наконечником черенка разрезал киви на две аккуратные части, сок брызнул на светлые брюки, и он улыбнулся.

― Я не скрываю слез! Хотя признаюсь, плачущий мужчина ― не самое лучшее зрелище. ― Ильдар протянул ей половину киви назад.

― Тогда зачем вы прячетесь в саду скорби? ― девушка покопалась в сумке и нашла вторую ложку. На этот раз пластиковую.

― Я не хочу ни с кем их делить, это последнее, что у меня осталось. ― Выпустил он из себя на тяжелом вздохе.

― А я с вами киви поделилась ― так что мы квиты. Но, если хотите поплакать в одиночестве, я могу уйти. ― Девица засобиралась для виду.

― Останьтесь. И простите, что я не дал вам спокойно почитать книгу.

― Я вас заранее за все прощаю. Кстати... ― Девица подняла с земли сумку и, с пару минут покопошившись, достала со дна небольшого размера скомканный клочок бумаги. Когда она своими тонкими пальцами в брутальных перстнях его расправила ― стало ясно, что это чек из магазина. ― Пришлось подобрать валяющийся на дороге чек, чтобы успеть записать. Вы же знаете, что если оттуда ― она показала пальцем на верхушку старой осины, хоть как-то вносящую разнообразие в изобилующий вишнями сад, ― что-то диктуют, то лучше сразу накропать на листке. Там два раза не повторяют! Ну же! ― она протянула ему чек. ― Берите! Я уже собиралась его выкинуть, а тут вы! Не правда ли, это знак судьбы, или во что вы там верите. Может, это вам просили передать...

Ильдар и девица уже вместе покосились на верхушку осины. И снова задул ветер, чуть не вырвав исписанный клочок из ее рук. Ильдар испуганно взял его и попытался разобрать почерк. Он искал в нем подобия, чтобы хоть одной буковкой, закорючкой или запятой он походил на Сабинин.

― А может, это ветер вам продиктовал? ― спросил, улыбаясь, Ильдар.

Но девица ничего не ответила и лишь, вернув ему благосклонную и благодатную улыбку, выпорхнула из сада скорби.

От нее пахло смертью и ладаном,

Терпким погребом, маслом сандаловым,

Пахло горем от мягкой руки.

Я ее целовал тихим утром в преддверии зари.

Я пытался понять, для чего она носит черное,

Что за горе и сколько слез было пролито.

И она вдруг ответила ласковым шепотом:

«Я вчера хоронила любовь,

Что дана была Богом и дьяволом.

Пусть теперь плачет кто-то другой».

Когда Ильдар дочитал строки стихотворения, он попытался найти незнакомку глазами... Она вышла из сада скорби сквозь тучную арку и перешла улицу в один шаг ― рывком, как будто перепрыгивая из одного мира в другой. Мысли Ильдара путались и ворочались внутри головы. С одной стороны, начинало казаться, что все случившееся ему померещилось, но как тогда быть с листком, который он сжимал в потных ладонях? С другой стороны, его мистической и религиозной части думалось, будто Бог послал ему темного ангела (Ильдар считал, что светлого не заслужил), ворвавшегося в его одиночество и хоть на миг разрушившего бессердечную пустоту, которая захлестнула его с головой и нестерпимо долго не давала возможности вырваться. Ильдар потрогал лоб, чтобы удостовериться, нет ли у него жара, посмотрел на циферблат, уж не умер ли он ― пронеслось у него в голове.

Ильдар был жив. Был листок. Была та готическая незнакомка в саду скорби. Все было. Не приснилось и не причудилось. Куда теперь? Куда же теперь ему с этим листком? Ильдар принюхался. От листка пахло ладаном. Девушка, что передала стихотворение, носила черное. Она хоронила любовь. Он хоронил. Как же иногда сплетаются одиночества.

Она умела слушать пустоту и ветер, она умела различать и записывать. А он засыпать в саду скорби.

Ведь недаром же его туда привело отчаяние. Недаром он в забытьи набрел на загадочный сад в момент всеуничтожающего отчаяния, когда любая веревка, брошенная наземь растяпой-прохожим, предлагала ему повеситься, каждый обрыв, каждый балкон шептал ему «Шагни, прыгни», каждая машина моргала фарами и советовала не думать, а броситься под нее, поддавшись порыву. Ильдар уже был готов избавиться от этого кошмара любой ценой, но его остановил сад скорби.

Одним вечером, когда мутная гладь воды, покрытая маслянистым дыханием города, манила его внутрь себя, и он уже искал камень побольше, чтобы привязать к груди и отправиться на дно, он услышал мяуканье кота в глубине арки. Маленького, черного. Ильдар сразу окрестил его Бегемотом. Но в булгаковскую чертовщину не верил и зашел в арку. Сразу потеряв из виду кота, мужчина сел на лавку и через минуту-другую уснул, поглощенный спокойствием и дремотой. Проснулся утром. Живым. Без единой мысли о веревках и шагах вниз с высоты птичьего полета.

Этот сад его уже спасал. Ильдар уже находил в нем безмолвное понимание, услышал тишину, обрел покой, полюбил сон. И даже плакать Ильдар в скором времени смог только в саду скорби ― как будто там из него выходила боль и вместо тянущей, ноющей переходила лишь в легкое покалывание в сердце. А теперь эта незнакомка. Она же молода. Чуть моложе, чем была Сабина, когда ее не стало. И для чего? Для чего она носит черное?

За этими мыслями Ильдар не заметил, как ускорил шаг, как сам торопился по тротуару вниз к Котельнической набережной среди мрачных взглядов прохожих, ярко и аляповато выряженных, он искал фиалковый отлив глаз и черный потертый кардиган, он сканировал все, что попадалось ему на пути. Где-то возле заправки Ильдар перешел со спортивной ходьбы на бег, сражаемый одышкой, кистью потирая глаза, в которые дул пыльный режущий ветер, он бежал навстречу закатному солнцу. Сердце стучало так резво, как будто пересчитывало ребра сверху вниз. Вскоре в глазах начало мутнеть, Ильдар отошел с тротуара и присел на ступеньки двухэтажного здания со старыми витринными стеклами ― напротив кинотеатра «Иллюзион». Во рту пересохло, буквы плыли, и вывеска «Библиотека» странным образом перетасовалась в слово «библия», затем буква «я» растеклась в неровный размазанный крест, и Ильдар потерял сознание.

В своем бреду он снова рыл руками барханы песка, пытаясь отыскать запотевшую флягу, которая где-то на дне пустыни покрывалась инеем. Не найдя воды, он решил просто принять смерть и, раскинув руки, смотрел на звезды. Откуда-то снова послышались звуки думбека и бубна, задул самум, песок закружился вихрем и вдруг показался караван. Во главе ехала женщина, тучная, с идеальной осанкой, он не мог разобрать ее лица из-за чадры. Она ровно и горделиво восседала на ашамае, в то время как евнухи и феллахи ехали в обычных для той местности североаравийских седлах. Завидев Ильдара, она одним взглядом приказала всем путникам остановиться, сама подошла к нему и тихо прошептала: «Я же сказала, что прощаю тебя. Отпусти меня в мой сераль. Мне пора ― видишь, как утомился мой евнух. И не плачь, ты своими слезами не даешь мне пути. Хватит. Пожалей меня. Я ушла на восток, туда, где восходит солнце...» И Ильдар в последний раз заплакал, он свернулся калачиком, обнимая песок, ускользающий сквозь его объятия, и, как ребенок в подушку, уткнулся головой в прохладный бархан. Ильдар начал тонуть, в горле саднило от жажды и россыпи песка.