Читать книгу "Мао II - Дон Делилло"

Скотт и Карен стояли у противоположных краев стола. Наклонялись, стараясь не испачкать пленку, рассматривали полосы кадров, пока еще не слишком внимательно, не слишком вдумчиво — спешить не хотелось.

Карен сцепила пальцы за спиной; потом и Скотт засунул руки в карманы; так они и продолжали просмотр, низко нагнувшись к столу, затаив дыхание, иногда меняясь местами.

Вечером они наскоро поужинали; затем Скотт перетащил телефонную тумбу на чердак. Приставил к столу, водрузил сверху световой столик.

Они стали просматривать контрольки по очереди. Расположение контролек на листе точно соответствовало изначальной последовательности кадров, и можно было заметить, как Брита нащупывала ритм, тему, ловила какой-то сигнал, прочитывала на лице Билла что-то еле заметное и стремилась это увеличить или истолковать, возвести в ранг истины, превратить в него самого. Так что портреты Билла — на самом деле лишь репортаж о движении мысли Бриты, краткая анатомия души и глаз фотографа. Как показалось Скотту, Брите требовалось все неумышленное, случайно подмеченное, Билл фамильярный, Билл в живой беседе, не в книге. Просматривая под лупой кадр за кадром, он видел фотографа — видел, как портретист пытается освободить портретируемого от всех тайн, что окутывают избранный им жизненный путь. Брита хотела сделать снимки, которые стерли бы, перечеркнули отшельничество, преобразили Билла, наделив его лицом, знакомым нам с детства.

Или Скотт все понял не так? Теоретические рассуждения об объективности фотоискусства лучше оставить на потом.

Сначала составить списки кадров. Работа титаническая. Классифицировать: по точке съемки, по выражению лица модели, по ее местонахождению, по степени затемненности кадра… Только голова, голова и плечи, погрудный портрет, видны или нет руки, наличие фона. Ну и так далее. Одно дело — то, что разложено здесь перед нами. И совсем другое — как это проанализировать, описать и кодифицировать.

Впрочем, в определенном смысле, на беглый взгляд различия между кадрами странно незначительны — все двенадцать листов пленки запросто могут показаться одним и тем же размноженным изображением, вроде роя смутных картинок, возникающих перед глазами, когда моргаешь{13}.

И это лишний резон все проанализировать. Потому что в действительности отличия, конечно, есть — руки сложены то так, то сяк, перемещается сигарета… Детальное изучение требует времени.

За завтраком Скотт сказал:

— Мне об этом очень не хотелось думать, но…

— Я знаю, что ты сейчас скажешь.

— Мы должны быть готовы к варианту, что Билл не вернется, что он больше никогда не подаст нам о себе вестей. Но меня это не озадачит и не оскорбит.

— И меня тоже.

— О его поступках мы должны судить объективно, не примешивая наши переживания.

— Нельзя мерить общей меркой.

— Что бы он ни сделал, мы должны понять: он готовился, он давно это в себе вынашивал.

— Так уж ему понадобилось.

— Кто-кто, а мы не вправе требовать от него объяснений.

— Нам можно остаться здесь жить? — спросила Карен.

— Дом выкуплен. И он сам захотел бы, чтобы мы тут жили. Есть мои сбережения — я откладывал из зарплаты, которую он мне платил, а она каждый месяц автоматически перечисляется с его счета на мой, и если бы он не хотел, чтобы я продолжал ее получать, то перед отъездом известил бы банк.

— Я могу устроиться официанткой.

— Думаю, нам не о чем беспокоиться. Мы в доме Билла. По уши завалены его книгами и бумагами. Конечно, все упирается в его родных. Когда они узнают, какая сложилась ситуация, то, возможно, захотят нас выставить и продать дом. Могут попытаться продать его архив или опубликовать новую книгу. Когда-то я навоображал, кажется, все сценарии непоправимой беды — теперь любой из них возможен. И вот еще проблема — гонорары за вышедшие книги.

— Заранее нервничать не будем, — сказала она.

— Кому они причитаются по праву, очень запутанный вопрос.

— Он жил с нами, а не с ними.

— И никаких распоряжений не оставил.

— Если бы не мы, Билл не имел бы возможности посвящать все свое время литературе.

— Верно. Мы устранили все препятствия.

— Так, может, они разрешат нам здесь жить? Мы пообещаем сохранить все как есть, доделать работу Билла.

Скотт рассмеялся.

— Близится ночь крючкотворов. Обнажаются длинные ножи. На всех стенах — лозунги и кровь.

— Пускай дом принадлежит им, — сказала Карен. — Но они должны нам разрешить здесь жить. И рукопись остается нам. И портреты тоже.

Скотт, наклонившись к ее уху, пропел отрывок из старинной песни "Битлз", строчки о том, кто носит портреты Председателя Мао[25].

Потом поднялся на чердак и под шум дождя просидел там один до самого обеда, горбясь над световым столиком, делая заметки.

Что у него есть — тайна подлинного имени Билла.

И еще — фотографии, великий труд по их описанию и классификации.

И еще — рукопись нового романа Билла, целый дом, набитый машинописными страницами, страницы выплескиваются наружу, в сарай, примыкающий к дому сзади; даже в подвале, по самый потолок, — и то страницы.

Рукопись полежит. Может быть, он свяжется с Чарли Эверсоном — просто лаконично известит его, что книга закончена. Рукопись полежит, слухи пойдут, а рукопись не стронется с места. Со временем он, может быть, отвезет фотографии в Нью-Йорк, встретится с Бритой, отберет кадры для публикации. Но рукопись пусть лежит, а слухи пусть ползут, а фотографии пусть всплывут, маленькая, тщательно продуманная подборка, эксклюзивная публикация, и слухи будут распространяться, шепот перейдет в звон, а роман останется лежать в этом вот столе, накапливая мощь, уплотняя свой ореол, обретая бессмертие, придавая новую глубину легенде о прежнем Билле.

Чем хороша жизнь — она на каждом шагу дает тебе шанс исправиться. Это не я говорю, это Билл говорит.

В Бейруте

Водитель рассказывает ей три истории. Первая — сводится к тому, что люди жгут покрышки. Вокруг взрываются заминированные автомобили, на улицах перестрелки, палят дальнобойные пушки, рушатся дома, целые районы исчезают в клубах дыма, а люди жгут покрышки, чтобы отгонять москитов и мух.