Читать книгу "Девять девяностых - Анна Матвеева"

— А чем Дельфин сейчас занимается? Учится?

— Да, в Сорбонне, отделение «Летр».

Литература. Ада попыталась сглотнуть комок зависти — но он крепко застрял в горле.

— Но и с учебой хватает проблем. Прогулы, вранье, низкие рейтинги… А еще у нее каждый месяц новый мальчик ночует. С такой дочкой никаких сыновей не надо… Знаешь, как говорила моя одесская бабушка? «Плохая девочка хуже плохого мальчика».

— Да, — невпопад сказала Ада. Ей было совсем неинтересно про сыновей и дочек. А вот про Дельфин она бы еще послушала.

Олень, Дельфин… Вы звери, господа!

На прощанье Татиана показала Аде коринфскую колоннаду — колонны окружали пруд и отражались в воде. Вода и не думала замерзать — зима была теплая.

За все эти месяцы Ада всего лишь раз видела тоненькую, как на крем-брюле, корочку на водоеме в Тюильри, над которым скользят скульптурные Аполлон и Дафна — очень уместно похожие на конькобежцев.

В Екатеринбурге река Исеть покрывалась ледяной коркой такой толщины, что Ада и Олень запросто ходили по ней с одного берега на другой. Лень было из видеобара «Космос» топать пешком до Плотинки.

На льду — молчаливые рыбаки, каждый в своем «домике»-палатке.

А эта колоннада в парке Монсо напоминает ротонду в Харитоновском парке, пусть и отдаленно. Папа гулял там с Адой в детстве.

Надо же, как часто она стала об этом вспоминать.

Начала видеть их в Париже повсюду.

Папу. И Екатеринбург.

Бермудский Монмартр

Автобус номер 91 идет от Монпарнаса к Бастилии.

Ада ездит этим автобусом по воскресеньям — теперь она работает няней, оплата почасовая, ребенку пять лет, и он до сих пор сосет пустышку. Работу предложила Надя — на следующий же день после того, как они с Татианой были у нее в гостях. Оказывается, Ада произвела приятное впечатление (даже розы его не подпортили), а приятели Нади хотят сохранить у ребенка русский язык. Они тоже были в гостях: месье — француз, волосы темного серебра, жирные и блестящие, напомнили Аде селедку. Мадам, конечно, русская. Наташа. Таким хоть сто лет исполнится — они Наташи навек.

— Лялечку родили с трудом, — рассказывала Татиана, — уже сильно за сорок обоим было. Мальчик сложный.

Не то слово. По любому поводу Паскаль выгибался дугой, как истеричка.

— Je suis susceptible, — объяснял, когда, разумеется, не держал во рту пустышку.

Паскаль по-прежнему носил памперсы, хотя ростом был выше всех малышей на площадке, куда Ада приводила его после завтрака.

Ада не очень любила детей. Но раз уж ей доверили ребенка — да еще и платили за это (а месье Селедка даже иногда подбрасывал ей сверху пару купюр, жаль, что мелких), — она, конечно, старалась делать всё на совесть.

Читала маленькому Паскалю русские сказки.

Разговаривала с ним на русском. Старалась готовить русскую еду — потому что обед тоже был ее обязанностью. Месье и мадам в воскресный день отдыхали. Честно сказать, они радостно сбегали из дому, как только Ада появлялась на пороге.

Ада умела готовить — спасибо маме и преподавательнице труда Нине Ивановне, которая школила учениц так, как будто собиралась выдать их замуж за своих собственных сыновей. Мама научила варить борщ, лепить пельмени, печь блины. Нина Ивановна подарила рецепты оливье (в Париже он известен как «русский салат»), сельди под шубой, драников и яблочного пирога «шарлотка». Вот и всё Адино меню — но Паскаль не жаловался, видимо, за его гастрономические пристрастия отвечала мамина русская кровь. Ада, заправляя салат майонезом, слушала знакомый чавкающий звук соуса — и опять вспоминала дом: Новый год, папа разливает шампанское. Или видела Нину Ивановну — пробует салаты у каждой девочки, на кого-то глядит хмурой ведьмой, кому-то улыбается, как добрая волшебница.

Больше всех учениц Нина Ивановна любила Олень.

— Справная девка, — считала она. — Такую всякий замуж возьмет. И ручки ловкие!

Олень краснела от таких похвал, завистливая Ада еще долго потом дразнила ее «справной девкой».

С Татианой они теперь встречались реже — Паскаль отнял у Ады воскресенья, она работала без выходных, но и денег откладывала теперь больше, чем раньше. Долг Женечке уже можно было выплатить — вопрос, как переслать деньги в Екатеринбург?

На детской площадке Паскаль вел себя плохо, другие родители не любили, когда он играет рядом с их детьми. В нем правда чувствовалась ущербность, поэтому Ада привязалась к нему по-настоящему. Близких в Париже у нее не было — а этот белобрысый мальчик трогательно приникал головенкой к ее плечу, когда они смотрели вечером телевизор.

Наташа и месье Селедка возвращались поздно, от них пахло вином и сигаретами. Ада уже и забыла, когда от нее самой так пахло.

Месье Селедка расплачивался, Паскаль требовал соску, потому что не любил, когда Ада уходит.

Она шла к остановке автобуса и думала: я представить себе не могла, что у меня в Париже будут нелюбимые улицы и даже целые районы.

Вот эта Бастилия, к примеру, ей совсем не нравилась — и квартал Марэ, и даже площадь Вогезов с ее зоркими окнами. Хотя именно здесь сохранился настоящий Париж, не перестроенный неугомонным Османном.

Марсово поле Аде тоже не нравилось.

Но хуже всего был Монмартр. И сама эта гора с ее путаными улицами и лестницами, увенчанная белыми шапками собора. И особенно «изножье» — район бедноты, секс-шопов и дешевых лавок, где приличные парижане покупают себе разве что пижамы. Поезда метро вырываются здесь на волю и летят мимо серых домов, и от дневного света у пассажиров болят глаза.

Тогда, в октябре, Ада пропустила экскурсию на Монмартр — пока группа послушно толкалась на площади Тертр и посещала музей Сальвадора Дали, Ада уходила из гостиницы, чтобы не удивить никого своими сумками.

Она явилась на свидание с Монмартром значительно позже — и первое, что ей сказали при выходе со станции метро «Pigalle», — «Любовь давай» на русском языке. То, что ее сразу же признавали русской, Аду не обижало — это был скорее комплимент, нежели упрек.

— Они видят наши скулы, — объясняла Татиана, — здесь это называется «шарм слав», славянский шарм.

Так что она не обиделась. Но — «любовь давай» был явный перебор.

В тот первый месяц Ада страшно экономила, даже курить решила бросить. По дороге к фуникулеру зашла к зеленщику за «обедом» — два мандарина и банан. Она была невинное дитя, ей и в голову не пришло, что эти фрукты можно выложить на прилавке так, как это сделал продавец. Молодой не то индус, не то пакистанец широко улыбался, глядя, как Ада убирает в сумку эту фруктовую композицию. Сейчас она, конечно, нашлась бы, что сказать.

Продавец раздухарился, протянул одной рукой сдачу, а другой потрепал Аду по щеке и сказал с большим чувством: