Читать книгу "Останкино. Зона проклятых - Артемий Ульянов"

— Я вижу, тебе очень нравится новое жилье, — удивился Кирилл.

— Да, очень. Это же вступление к приключению. Я чувствую, что скоро оно начнется. Очень скоро.

— Тебе виднее, — вздохнул Васютин. — Коля, продукты я тебе сейчас привезу. Ах да, вот твоя «Столичная».

— Спасибо, Кирилл. Я твой должник. И… я абсолютно серьезно говорю. Хочешь, я сделаю тупую грустную морду, чтоб ты мне поверил? Готовься. Совсем скоро уже.

Васютин понимал, что с практической точки зрения он совершает ненужные бестолковые поступки. Проще всего было бы сдать Берроуза федералам. Но сыщик чувствовал, что у парня есть то, что в этой уникальной ситуации важнее связей, оружия и денег. Интуиция и энергетика. Васютин привез в гараж жратвы и прощался с товарищем, который в предвкушении смертельно опасного приключения светился от счастья. Кирилл пристально взглянул на него, прежде чем уйти: «Да… И впрямь безумный русский. К такому ведьма вполне может сама с того света выйти».

Дома Васютин одним махом ополовинил бутыль виски. Затем, абсолютно трезвый, залез в Интернет и задал поиск на имя «Ник Берроуз». Вынырнув из Сети через полчаса, он смотрел на канадца другими глазами, самого себя ощущая домашним мальчиком, не нюхавшим настоящей опасности.

Выпив еще, он честно признался себе, что нисколько не сомневается в интуиции канадца. А стало быть, все скоро начнется. Совсем скоро. Кирилл позвонил семейному нотариусу, чтобы сделать некоторые распоряжения и попросить прислать с курьером необходимые документы.

ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ВОСЬМОЕ

Граф Николай Петрович Шереметьев вышел из роскошного летнего дворца, который он считал бриллиантом своей усадьбы, и направился в парк, жемчужину архитектурного ансамбля. В нем прохладная тень деревьев дополнялась свежестью широкого рукотворного пруда и элегантностью аллей. Неспешно пересекая парк тяжелой походкой, граф вел со своими владениями тихую беседу, чуть слышным шепотом доверяя им свои чаяния, восторги, страхи и опасения. Изредка он останавливался, чтобы прислушаться к шуму листвы, щебету птиц и скрипу могучих деревьев. Парк отвечал ему вдумчиво и не торопясь, будто внимательный и участливый собеседник. Чуть склонив голову набок, граф без труда различал его ответы, слова утешения и поддержки. Такие прогулки дарили ему покой и уверенность в грядущих днях. Сегодня на любимых пустынных аллеях он тоже искал покоя и несмелой июньской ласки, когда еле слышный ветерок чуть заметно трогает прядку волос графа и зелень листвы.

Растворяясь в летней благодати, граф Николай Петрович краем глаза заметил странную птичью суету у векового дуба, растущего в центре аллеи.

— Что за диковинное представление? — тихонько пробормотал граф и прибавил шагу. Подойдя ближе к широкому шершавому стволу великана, он застыл в изумлении. Огромное дупло, зияющее в дереве, было усыпано поющими птицами. Казалось, они собрались сюда со всего парка, влекомые какой-то невиданной силой.

— Сколь изящно, столь и невероятно, — прошептал граф, не в силах найти объяснения невиданному птичьему балу.

Он осторожно сделал шаг вперед, приблизившись к дуплу. Удивительно, но птицы не разлетелись. Продолжая роиться вокруг провала в теле дуба, они заливались на все лады, не обращая никакого внимания на хозяина той земли, на которой гнездились они из года в год. Несмело сделав еще полшага, граф вновь поразился бесстрашию птиц, от которых его отделяла всего пара метров. Не испугал их и третий шаг Николая Петровича, который оказался на расстоянии вытянутой руки от дупла. Но сам граф испугался немало.

В глубине древесного разлома неясно угадывался силуэт, подобный человеческому. Не успел граф подумать, что смутное видение почудилось ему, как фигура стала медленно обретать отчетливые очертания отшельника в широком рубище с глубоким капюшоном, почти полностью скрывающим лицо. Николай Петрович непременно бы отшатнулся, если бы внезапный страх разом не сковал его плоть и волю, не позволяя даже взгляда отвести от пугающей картины. Спустя мгновение птахи дружно умолкли и одновременно повернули свои головки, словно по мановению некой высшей силы. Черные бусинки птичьих глаз смотрели прямо в лицо графу так, как если бы пернатые обладали разумом. В тот же миг некто, таившийся в глубине дуба, сделал решительный шаг, переступив границу между миром живых и пристанищем мертвых.

Перед графом предстала старенькая сухонькая богомолица, закутанная в грубую просторную дерюгу со сдвинутым назад капюшоном, открывающим ее морщинистое лицо с закрытыми глазами. В руке она держала длинный деревянный посох, на верхушке которого был искусно вырезан крест. Она словно парила в разломе ствола, не касаясь краев ни своим одеянием, ни крошечными босыми ногами. А птицы сидели вовсе не на краях дупла. Своими крохотными когтистыми лапками они держали грубую ткань рубища. И невозможно было понять, старуха ли притягивает щебетуний или это они удерживают ее в проеме дуба. Похолодевший от ужаса граф готов был упасть без чувств к ногам привидения, но глаза птиц, смотрящих прямо на него, не давали Шереметьеву лишиться сознания.

Какое-то время недвижимый граф стоял напротив невероятного видения. Николай Петрович был не в силах понять, как долго продолжалось это безмолвное созерцание — год или несколько мгновений. Чуть колыхнувшись невесомым телом, старуха медленно открыла глаза, словно преодолевая тяжесть столетий. Большие, белесо-голубые, выцветшие от увиденного за последние два с половиной века, они смотрели на Шереметьева с равнодушным интересом. Словно на песчинку, которая успеет лишь мелькнуть тусклым отблеском перед этим вечным взором. Чуть вытянув вперед посох, зажатый в невесомой руке, призрак богомолицы Пелагеи заговорил с графом. Слова ее непостижимым образом лились сквозь сомкнутые губы:

— Немалою властию мирскою облечен ты, раб Божий Николай. И дана она тебе свыше Господом Всемогущим, как и все, что даруется смертным, от таинства зачатия до таинства смерти. Дарована тебе воля этою властию творити богоугодное добро, возвышая дух свой до Царствия Господа. И иная воля дарована тебе — той же властию творить скверну, низвергая дух свой в пределы, где нет спасения. И сей дар Божий ты презрел во имя земных услад, что пожирают душу твою. Твоею властию в земле томятся неотпетые кости людские, а их неупокоенные души денно и нощно подле тебя обретаются. Болота окрест полны страдальцами. На их плоти во грехе пируешь с нечестивцами, забыв о Божьих заповедях.

Окаменевший от ужаса граф силился крикнуть, чтобы прогнать наваждение, но смог лишь слегка приоткрыть рот. И хотя исправно бывал он в церкви, мнив себя человеком истинно верующим, веры его не хватило, чтобы принять происходящее как откровение свыше.

Призрак старухи, парящий в объятиях птиц, посмотрел на него глазами, полными печали. И слова ее, для которых сомкнутые губы не были преградой, зазвучали вновь. Николай Петрович попытался произнести хоть один звук, но Пелагея остановила его:

— Слов твоих слышать мне не надобно, ибо рождены они устами. Уста твои есть начало бесовское. Ложью пропитаны они и пустыми молитвами, в коих нет веры. Очи же есть начало Божье, что живет в тебе. Они мне правду поведают, с ними и говорить стану.