Читать книгу "Ученик монстролога. Проклятье вендиго - Рик Янси"

— Я не боюсь, а вот у вас есть все причины бояться! Если можно хоть как-то доверять нашим представлениям о небесах и аде, то это не мне суждено провести вечность, купаясь в дерьме! Будьте вы прокляты за то, что любите драгоценную фамилию Чанлер больше, чем жизнь вашего собственного сына! Объясните это в Судный день, который настанет скорее, чем вы ожидаете.

— Вы мне угрожаете, сэр?

— Я для вас не угроза. Угроза — это то, что побывало в этом доме, и оно помнит, Чанлер. Если я хоть что-то понимаю в его побудительных мотивах, то следующим будете вы.

Мы вернулись в особняк фон Хельрунга, где доктор смыл грязь с лица и волос и избавился от пришедшего в негодность пальто. Фон Хельрунг был явно потрясен до глубины души, и его переполняли чувство вины — если бы мы только поехали раньше, когда Мюриэл не позвонила, — и горечь — Бартоломью служил у него много лет.

Впечатляющее терпение Уортропа было на пределе. Несколько раз он буквально ломился в дверь, клянясь, что будет обшаривать каждую авеню, каждую улицу, каждый двор и переулок, пока не найдет ее. Каждый раз, когда он пытался сбежать, его останавливал фон Хельрунг.

— Сейчас ее главная надежда на полицию, Пеллинор. Они всех до единого бросят на ее поиски; вы это знаете, mein Freund.

Доктор кивнул. Несмотря на влиятельность Арчибальда Чанлера — и даже из-за этой влиятельности, — никто из полицейских не будет знать покоя, пока Джон на свободе. А у старшего инспектора Бернса была репутация беспощадного человека. В конце концов, это Бернс изобрел особую форму допроса, именуемую допросом третьей степени, которую критики по праву называли пытками.

— О чем говорил Чанлер? — спросил доктор фон Хельрунга. — Что это за чепуха о ее вине?

Фон Хельрунг слабо улыбнулся.

— Он никогда особо не любил Мюриэл, вы ведь знаете, — предположил он. — Он хотел бы обвинить кого угодно, только не Джона.

— Это напомнило мне слова Мюриэл, — продолжал доктор, сузившимися, налитыми кровью глазами глядя на своего старого учителя. — Она мне сказала, что это была моя вина. Что это я отправил его в пустыню. Чрезвычайно странно, Meister Абрам, что все вовлеченные в это дело винят кого угодно, но только не того, кто действительно послал его туда.

— Я не приказывал Джону туда отправляться.

— Это была целиком его идея? Он добровольно решил рискнуть жизнью и попытаться найти нечто такое, в чье существование он совсем не верил?

— Я показал ему свой доклад, но никогда не предлагал…

— Боже мой, фон Хельрунг, можем мы оставить эти словесные игры и поговорить откровенно? Разве наша дружба не заслуживает правды? Почему Мюриэл обвиняет меня, а Арчибальд Чанлер обвиняет Мюриэл? Какое отношение каждый из нас имеет к сумасшествию Джона?

Фон Хельрунг скрестил руки на широкой груди и опустил голову. Он начал покачиваться на ступнях. В какой-то момент мне показалось, что он вот-вот опрокинется.

— Все семена должны из чего-то произрастать, — пробормотал он.

— Какого дьявола это означает?

— Пеллинор, мой старый друг… вы знаете, что я люблю вас как сына. Мне не следует говорить о таких вещах.

— Почему?

— Это не служит никакой другой цели, кроме как вызвать боль.

— Это лучше, чем вообще никакой цели.

Фон Хельрунг кивнул. В его глазах блестели слезы.

— Он знал, Пеллинор. Джон знал.

Уортроп ждал продолжения, все его мускулы напряглись, все жилы натянулись в ожидании удара.

— Я не знаю всех деталей, — продолжал его старый учитель. — В тот день, когда он уезжал в Рэт Портидж, я задал ему тот же вопрос, который вы задаете мне сейчас: «Зачем? Зачем, Джон, если вы не верите?»

По щекам старого монстролога потекли слезы — слезы о Джоне, о докторе, о стоящей между ними женщине. Он моляще протянул руки. Уортроп их не принял; его руки так и остались прижаты к бокам.

— Это ужасно, mein Freund, любить женщину, которая любит другого. Невыносимо знать, что ты не любим; знать, что сердце твоей любимой никогда не вырвется из заточения ее любви. Это то, что знал Джон.

В редкий для него момент неискренности Пеллинор Уортроп изобразил притворное непонимание.

— Я окружен сумасшедшими, — с ноткой удивления сказал он. — Весь мир обезумел, и я остался последним, кто сохранил здравый рассудок.

— Перед его отъездом ко мне пришла Мюриэл. Она сказала: «Не позволяйте ему ехать. Его гонит злоба. Он хочет унизить Пеллинора, выставить его дураком». А потом призналась, что взвалила на него бремя правды.

— Правды, — эхом повторил Уортроп. — Какой правды?

— Что она до сих пор любит вас. Что она всегда вас любила. И вышла за него замуж, чтобы наказать вас за то, что произошло в Вене.

— Вена — это не моя вина! — закричал Уортроп, и его голос дрожал от ярости. Фон Хельрунг вздрогнул и отшатнулся, как будто испугался, что доктор его ударит. — Вы там были; вы знаете, что это правда. Она потребовала, чтобы я выбирал — женитьба или работа, — хотя знала, она знала, что моя работа для меня — все! А потом совершила неслыханное предательство: упала в объятия моего лучшего друга и не потребовала от него никаких жертв.

— Это не было предательство, Пеллинор. Не говорите так о ней. Она выбрала человека, который любил ее больше, чем себя. Как можно ее за это судить? Тот, кого она любила, отверг ее ради такой соперницы, против которой она была бессильна. Вы не глупый человек. Вы знаете, что аутико — это не единственное, что нас поедает, Пеллинор. Это не единственный дух, который мучает все человечество. Ее разбитое сердце погнало ее к Джону, а его разбитое сердце погнало его в пустыню. Теперь я думаю, что он не имел в виду возвращаться. Я думаю, он разыскивал Желтый Глаз. Я думаю, он призвал Желтый Глаз еще прежде, чем тот призвал его!

Он рухнул в кресло и отдался печали. Уортроп не шевельнулся, чтобы его утешить.

Хотя фон Хельрунг умолял его не уходить, доктор настоял, чтобы мы вернулись в гостиницу. Его логика была жестоко безупречной:

— Если он действительно устраивает какую-то извращенную расплату за прошлое, то теперь он будет искать меня. И лучше быть в том месте, где он рассчитывает меня найти.

— Я поеду с вами, — сказал фон Хельрунг.

— Нет, но если вы озабочены своей собственной безопасностью…

— Nein! Я старик; я свое уже прожил. Я не боюсь умереть. Но вы не можете быть одновременно приманкой и охотником, Пеллинор. А Уилл Генри! Ему следует остаться здесь.

— Хуже мысли не придумаешь, — отрезал мой хозяин.

Он больше не слушал никаких аргументов и заклинаний. Тимми подогнал коляску, и скоро мы уже выходили из нее у «Плазы».

Уортроп вдруг резко остановился перед самым входом в гостиницу, опустив и слегка склонив набок голову, словно к чему-то прислушивался. Потом он, не говоря ни слова, перепрыгнул через живую изгородь и метнулся по газону к тому месту, где Пятьдесят девятая улица вливалась в Централ Парк. Он бежал со всей скоростью, которую могли развить его длинные ноги, что было, надо признать, очень быстро. Я побежал за ним, уверенный, что он заметил свою дичь, скрывающуюся в тени низкой каменной стены. Я все больше и больше отставал. Он был слишком быстр для меня. Когда я достиг парка, он был уже на сотню шагов впереди. Я видел, как его долговязая фигура неслась между электрическими фонарями.