Читать книгу "Ловчий в волчьей шкуре - Владимир Свержин"

…А в то самое время, пока длился этот разговор, хотя, может, и не в то самое, но той же ночью, отвергнутый полковник, перейдя от роли пылкого котабальеро к образу хладнокровного агента 013, действовал во вражеском тылу, к своему разочарованию не прикладая лап. Да-да, мой читатель, именно не прикладая, сколь бы того ни желали его душа и отчасти желудок. Ибо, как вы, несомненно, помните, он вел секретные дипломатические переговоры с руководством мышиной общины замка Монсени.

Уже потом, много позже, на Базе, господин советник заверял, что категорически не ест мышей, и это – семейная черта всех его предков, начиная с XVII века. С той самой поры, когда шляхтичи, осажденные в Кремле войском князя Пожарского, преподнесли в день рождения какому-то своему полковнику – юбиляру мясной пирог из ни в чем не повинного кота, фаршированного тушеными мышами. А это был не просто кот, а предок нашего Пусика.

Над его россказнями можно было посмеяться, но в защиту их он приводил вполне основательный довод: коты, избегающие охоты на грызунов, конечно, в то время были не в почете. А потому, чтобы как-то выжить, им пришлось активно развивать мозг, и венцом этой ветви эволюции стал великолепный дон Котофан.

Судя по тому, как кот непроизвольно облизывался во время рассказа, поддержание семейных традиций давалось ему с трудом. Но оставим в стороне гастрономические пристрастия дона Котофана, о них можно создать отдельную книгу, и вернемся к высокой дипломатии. Вернее, конечно, не слишком высокой, тем более что встреча состоялась под каменными сводами замкового подвала, следовательно, на самом нижнем уровне.

– То, что вы рассказали, очень интересно. Если граф вздумает переворачивать страницы, сообщайте немедленно. Мы заплатили больше, чем договаривались, и готовы заплатить еще. Наша щедрость вам известна. Однако – ваши услуги против наших. Сделайте то, чего я требую, и награда не заставит себя долго ждать. Подумайте, – воистину королевская награда, и без всяких хлопот и мышеловок.

Мыши пищали в ответ, то есть, они, конечно, говорили, возможно, даже выдвигали какие-то доводы за или против, но даже столь высокоинтеллектуальное существо, как дон Котофан, не мог избавиться от врожденного пренебрежения к мышиной возне вокруг сути вопроса. Он уже считал продуктивный диалог, в смысле диалог о продуктах, окончательно подошедшим к концу, как и его терпение, когда на лестнице, ведущей в подвал, послышались шаги.

Мыши, не успев резюмировать итог переговоров, тут же брызнули врассыпную, а неустрашимый агент 013, про себя кляня их на три слона и черепаху, то есть на чем свет стоит, без промедления скрылся за ближайшим контрфорсом[10]. Спрятался, исчез, уменьшился до размеров котенка.

Шаги приближались. Кот вжался в стену, мучительно стараясь не дышать. Ночной гость шел уверенно, точно и без фонаря знал малейшие колдобины пола, все закоулки и повороты.

«Граф!» – узнал Пусик, когда человек, погруженный в свои мысли, прошел мимо. Это и впрямь был хозяин замка. В одной руке он нес толстое охотничье копье с широким наконечником и перевязь с мечом и кинжалом. Другая удерживала за спиной мешок, из которого, пробив материю, торчало колесцо шпоры.

«Странная манера переодеваться, – подумал серо-черный кардинал, провожая взглядом Констана де Монсени, – в леднике».

Глава 22

Вот мы и подошли, друзья мои, к моменту охоты, пожалуй, самой необычной охоты в моей жизни, а уж я-то на своем веку повидал их немало. В этот день я чувствовал себя то ловчим, то дичью, и не всегда знал, кем лучше быть в эти минуты.

Стоит ли говорить, что для меня всякая большая охота – настоящий праздник. Этого не объяснить так, чтобы было понятно всем и каждому. Уже на Базе, когда мы с Алексом спорили об этом, он пытался доказать, что в ритуализированном истреблении зверей нет ничего, достойного настоящего мужчины. А в качестве примера зрелища, действительно будоражащего кровь, он повез меня в Монако на турнир, именуемый «Формула-1». В Монако я поехал охотно, как-никак совсем близко от родного дома. Но вот сами ристания – спаси господи раба твоего грешного!

Когда эти раскрашенные железные телеги с оглушительным ревом пронеслись мимо, обдавая немыслимой вонью, мне едва не стало дурно, так что я поспешил укрыться в ближайшем трактире, где можно было уткнуться взглядом в тарелку, чтобы не видеть этого кошмара. Правда, не слышать адского лязга и визга все равно не получалось. Он прорывался даже через оркестр, звучавший в наушниках подаренного Алиной мини-медиа.

Но вернемся к тому самому ритуализированному убиению, как называл его Алекс.

Ранний завтрак его высочества и дворян свиты был призван не столько насытить организмы, еще не пришедшие в себя после вчерашнего, сколько примирить умы вельмож с простой, на первый взгляд, мыслью: в светлое время дня людям надлежит бодрствовать. Поэтому основным блюдом легкого завтрака были чарки с приготовленным ночью бодрящим эликсиром. Вскоре после возлияния глаза придворных заметно прояснились и на губах заиграла радостная, хотя и слегка расслабленная улыбка.

Пожалуй, единственным человеком, лицо которого было скорбным и унылым в заполнявшей двор толпе, оказался фра Анжело. Открыв ворота храма, он с отрешенным выражением кивал заходящим внутрь прихожанам, словно не видя их. Мне он кивнул также, даже не расслышав моей просьбы о благословении. Я тронул его руку.

– Вы нездоровы, святой отец?

– Да, – прошептал он, через силу выталкивая слова наружу, – нездоров. – Он кивнул еще кому-то, я отодвинулся, пропуская гостей. – Вернее бы сказать, даже более, чем нездоров. Я мертв, убит без сожаления и пощады, но, увы, все еще жив.

– Он применил эликсир из той бутыли? – пытаясь заставить сердце стучать не так громко, спросил я.

– Я силился отговорить его, – точно оправдываясь, тяжко вздохнул капеллан. – Я умолял его на коленях. Он велел мне заткнуться и не лезть не в свое дело. Сказал, если я посмею открыть рот, и дня не пройдет, как я окажусь в застенках инквизиции. Мне страшно, Рене. Но более того – жжет совесть, что я поддался этому страху, что я, долгие годы отдавший на благое дело одоления хворей, дерзнувший бросить вызов и самой всевластной смерти, вот этими самыми руками создал монстра.

Недаром же сказано в «Экклезиасте»: «Во многом знании – много печали. Умножающий знание умножает скорбь». Что же теперь будет, друг мой? О господи, что теперь будет?! Геенна огненная уготована мне за мой великий грех! Но более всего я боюсь даже не ее. Меня страшит зло, которое я собственными руками выпустил в мир людей, отворив потаенную калитку в адский чертог. – Он вновь кивнул охотникам, спешащим на мессу, но те были так увлечены приятной беседой, что даже не заметили удрученного выражения лица здешнего священника.

– Мне бы очень хотелось помочь вам, – учтиво кланяясь неспешно приближающимся дворянам, скороговоркой прошептал я.