Читать книгу "Последняя жертва - Шэрон Болтон"

Я обернулась и минуту смотрела на Руби, будто не верила, что она произнесла это.

— Что вы сказали? Кто утопил его? Руби!

Я поплелась обратно, опустилась на колени у кресла Руби. На меня она даже не взглянула. Пока я выжидающе смотрела на нее, не зная, как поступить, она стала раскачиваться в кресле. Мы обе дернулись, когда все здание заполнила трель звонка.

— Звонок к чаю, — напомнила сама себе Руби и попыталась, оттолкнувшись от подлокотников, встать.

Я предложила свою помощь, но она проигнорировала протянутую руку и с трудом поднялась. Повернулась ко мне спиной и медленно направилась к двери.

— Я скажу Виолетте, что вы передавали ей привет, — пробормотала я.

Потом внезапно меня осенило.

— Руби! — позвала я довольно громко, не зная, насколько хорошо она слышит. Она и ухом не повела, но мне показалось, что все же была секундная заминка. — Руби, вы знаете, что змеи вернулись?

Молчание, и мне уже показалось, что она сейчас просто выйдет из палаты. Потом я услышала журчание, по палате стал распространяться едкий кислый запах. Я опустила глаза и увидела, как на ковре между ног Руби расплывается темное пятно.

29

Через несколько часов я вернулась на кладбище.

Если Альфред и был похоронен здесь, то могилы его я пока не нашла. Я начала с места самых старых захоронений и стала продвигаться к группе могил за кустами бузины. Ходила по прямой из одного конца кладбища в другой, всматривалась в надписи на каждой могиле, мимо которой проходила. Нашла две могилы Уитчеров — мужчины и женщины, — но они умерли уже давным-давно, поэтому не имели непосредственного отношения к Уолтеру и его братьям.

Ближе к вечеру поднялся ветер, деревья, окружавшие кладбище, гнулись почти до земли. Их темные ветки, покрытые густой листвой, не пропускали лунный свет, создавая причудливые и постоянно меняющиеся тени, которые метались по земле, как будто среди камней сновали крошечные существа. Я с трудом уняла дрожь и попыталась убедить себя, что это всего лишь трава щекочет мои ноги.

Через полчаса поисков мне пришлось зажечь карманный фонарик, чтобы разглядеть имена на надгробиях. Еще через час я была стопроцентно уверена, что Альфред не нашел свой последний приют на этом клочке освященной земли.

Меня совершенно не прельщала мысль обследовать церковь изнутри, хотя я предполагала, что, если тело Альфреда так и не нашли, вероятно, единственным напоминанием о нем осталась каменная мемориальная доска в церкви.

Я побрела назад между надгробиями, подошла к входной двери церкви. Единственная уцелевшая дверь неистово хлопала на ветру. Я шагнула внутрь.

Неужели я только что вошла в храм Божий? Я стояла в задней части центрального нефа, темные стены уходили вверх, а сквозь дыры в провалившемся потолке я видела проплывающие по небу тучи — здесь мало что напоминало место, где можно обрести покой. Теперь, по прошествии стольких лет, церковь казалась хранилищем мрачных тайн и недобрых воспоминаний о былом.

Внутри это впечатление было гораздо сильнее, чем когда я смотрела на здание снаружи. Каменные своды вздымались высоко, к почерневшему, изъеденному огнем потолку. Передо мной, подобно остаткам давно забытой армии, стояли обугленные черные скамьи, некоторые из них развалились.

В церковных стенах некуда было деться от омерзительной вони, исходящей от колонии летучих мышей; от смеси запахов гниющей плоти и экскрементов к горлу подступала тошнота. Выл ветер, пищали мыши, шуршали сухие листья.

Сама того не желая, я снова и снова возвращалась к рассказу Виолетты — не так-то легко было удержаться от этого там, где все непосредственно и случилось. Глядя вперед, туда, где поручни огораживали алтарь, я будто видела там Альфреда: привязанного, умирающего от голода, растерянного и напуганного; видела собравшихся вокруг него прихожан, которые молились за освобождение его души; видела священника, бормотавшего древние заклинания, изгоняющие дьявола.

Бедный Альфред!

Обычно мемориальные дощечки крепят на стене. Я подошла к стене и стала светить на нее фонариком. Когда-то церковь могла похвастаться окнами из цветного стекла. От огня стекла расплавились, на резных подоконниках и у покрытых лишайником стен виднелись разноцветные потеки — яркие даже спустя столько лет. В лунном свете ярче всего смотрелся красный цвет. Потеки некогда расплавленного алого стекла виднелись на камнях и на вымощенном полу — и этим вечером мне, при моем взвинченном состоянии, старая церковь казалась обагренной кровью.

Я прошла центральный неф и взобралась по ступеням на алтарь. С этого места было проще представить, какой некогда была церковь. По обе стороны от меня находились три ряда скамей, не тронутых пожаром, на них размещался хор. Когда-то отсюда лилось пение, теперь скамьи стояли печальные и бесполезные, резьба тонкой работы с годами потемнела. Возле стула перед органом лежал перевернутый аналой. Орган до сих пор производил внушительное впечатление, до сих пор поражал своей красотой.

Моя мать часто играла на церковном органе — «пока позволяло здоровье». Особенно ей нравилось играть на свадьбах, я помню, как сидела возле нее, укрывшись от глаз прихожан, переворачивала для нее страницы, украдкой любовалась великолепными (по крайней мере мне так казалось) нарядами гостей на свадьбе.

Со своего привилегированного места под трубами я могла видеть то, что было скрыто от взглядов остальных прихожан: самые сокровенные моменты клятвы, которую давали врачующиеся. Я ждала, не в силах сдержаться, первых слез на глазах невесты, дрожи в голосе жениха, вздоха облегчения из их уст, когда кольца занимали свои места на пальцах, а значит, все самое сложное было уже позади. Вскоре я знала все слова клятвы наизусть, даже ловила себя на том, что произношу их вместе с невестой. Думаю, если бы невеста вдруг забыла то, что она должна была повторять, прихожане были бы несказанно удивлены, услышав, как тоненький голосок подсказывает слова.

Но я никогда не могла смотреть на один ритуал, в этом месте я всегда отворачивалась, вглядывалась в страницу, даже протягивала руку, чтобы мама сжала ее, утешая, — когда поднимали вуаль с лица невесты.

Мне, конечно, далеко было до маминого таланта, но я могла сыграть на церковном органе несколько самых простых мелодий. И теперь, стоя в темноте в церкви, предавшись воспоминаниям, я ощутила нелепое желание поднять стул, поставить его на место, сесть и коснуться клавиш. Какой звук издаст инструмент после стольких лет забвения? Услышат ли его в поселке, сбегутся ли люди, чтобы увидеть, кто тут играет?

Глупое желание, но что-то толкнуло меня вперед, заставило поднять ногу и нажать ею на педаль, поднять средний палец правой руки и ударить им по одной из клавиш.

Орган тут же отозвался, издав звук, похожий на крик боли. Когда резкий стон разнесся над руинами, вверх взмепгулись перепуганные мыши, заглушая своими высокими криками затухающий звук. Бедные создания были совсем беззащитны перед мощными потоками воздуха. Они метались — пронзительно крича и визжа — под полуобрушившимся сводом крыши, словно поднятый ураганом мусор. На улице опять заволновались грачи. Я поняла, что дрожу. Плохая была идея. Минувших дней не вернуть.