Читать книгу "Бурный финиш - Дик Фрэнсис"

И тут, в момент крайнего уныния, меня впервые посетила мысль: а не отправиться ли домой, в Англию? Чувство дома обостряется в период неприятностей. Банальная мысль, но против нее не было никаких возражений, кроме того, что я, скорее всего, засну по пути от усталости. Но то же самое случится, если я буду кружить над Каннами.

Охваченный новой идеей, я летел над береговой линией до тех пор, пока она не повернула слегка на север и я не оказался над Марселем. Отсюда я хорошо знал дорогу — вдоль реки Роны, над радиомаяками Монтелимара и Лиона, а потом через Дижон на Париж. Но одно дело — знакомые маяки, и другое дело — отсутствие радиосвязи. Я не мог оказаться в зоне оживленного движения над Парижем, не подвергая опасности другие самолеты. К северу от Парижа тоже шли авиатрассы на Германию и на восток. Значит, надо миновать его южнее. По прямой линии через Францию, южнее Парижа. Отлично. Только бы еще знать, где именно Париж. Опять надо лететь наугад, а мои первые догадки не стали сногсшибательным успехом.

Курс триста двадцать градусов. Пожалуй, так. Поправка десять градусов на юго-западный ветер. И чуть повыше. Центр Франции — это Центральный массив. Было бы обидно врезаться в него. Я прибавил мощности двигателям и забрался на десять тысяч футов. Оставалась последняя проблема — горючее.

Я проверил запас горючего в основных баках. Наполовину полны. Так, а вспомогательные? То же самое. Значит, и наполовину пусты. Самолет был заправлен в Милане утром, десять столетий назад. Я стал вспоминать обрывки информации, выданной мне Патриком в наш первый совместный полет. Самолет нес запас горючего в двенадцать тысяч американских галлонов, что обеспечивало полет примерно на расстояние тысячи восьмисот миль — в нормальных условиях и с обычным грузом. Груз при всей своей нестандартности по весу был в норме, чего никак не скажешь о пилоте. И погода была в отличном состоянии. От Марселя до Англии девятьсот миль, но через четыре часа топливо иссякнет, а будет все еще темно.

Оставалось лишь одно. Я убавил газ и значительно сбросил скорость — с двухсот двадцати до ста пятидесяти узлов. Медленнее идти я уже не смел, потому что, хотя Патрик и не говорил мне об этом, я знал — при резком сбросе скорости может заглохнуть мотор, а этого я позволить не мог.

С уменьшением скорости самолет стало тянуть вниз, и я едва удерживал его на прежней высоте. Надавив на штурвал левой рукой, я правой повернул четыре раза триммер на потолке кабины. От этого движения прилипший к ране кусок рубашки отклеился, и я чертыхнулся. Зато нос самолета выпрямился. Самолет летел на высоте десять тысяч со скоростью сто пятьдесят узлов, а кровь тихо пропитывала мой свитер.

Сто пятьдесят узлов — та самая скорость, что обеспечит минимальный расход горючего. Она позволит мне оставаться в воздухе, когда рассветет, и подыскать подходящий аэродром. Это также означало, что я продержусь в воздухе не четыре часа, а почти пять и даже больше. Впрочем, я и без того провел в кабине предостаточно времени. Но зато теперь я хотя бы приблизительно знал, куда направляюсь, и самолет мог лететь сам по себе. Я еще поработал триммером, пока стрелка на приборе, показывавшем, поднимается или снижается самолет, не установилась на отметке «ровно». Я снял руки со штурвала, откинулся на спинку кресла. «ДС-4» летел по заданному курсу. Можно передохнуть.

В отсеке бортинженера была вода — холодная и притягательная. Надо было сделать всего пять или шесть шагов. Я осторожно выбрался из кресла. Самолет не обратил на это никакого внимания. Я сделал шаг, другой. Стрелки на приборах не шелохнулись. Я вышел из кабины. Быстро налил себе чашку воды и, отпивая на ходу, вернулся в кабину. Самолет прекрасно обходился без меня. Я вернулся налить еще воды, но когда я это сделал, то чуть не уронил чашку. Даже гул моторов не смог заглушить вопля Раус-Уилера, и от этого у меня волосы встали дыбом. Он кричал не от судороги, не от боли. В его голосе был страх.

Не иначе, как что-то случилось с одной из лошадей. Вдруг Билли не привязал их как следует? Мой только что орошенный рот снова пересох. Не хватало еще только выскочившей из бокса лошади.

Я бегом кинулся к кабине. Приборы были в порядке. Можно рискнуть.

Никогда салон самолета не казался мне таким длинным и труднопроходимым. Но кобылы находились в боксах и спокойно жевали сено. Ощущая смесь облегчения и ярости, я ринулся мимо ящика к Раус-Уилеру. Он по-прежнему стоял на коленях, но лицо его было покрыто испариной, а глаза выпучены. Его последний вопль повис, словно эхо.

— Что случилось? — злобно крикнул я.

— Он шевелится! — взвизгнул Раус-Уилер.

— Кто?

— Он! — Взгляд Раус-Уилера был прикован к одеялу, покрывавшему Патрика.

Если бы он только мог пошевелиться! Бедный, несчастный Патрик. Я подошел к нему, откинул одеяло, посмотрел на его тело, лежавшее лицом вниз. Растрепанные волосы. Лужа крови.

Лужа крови?!

Невероятно. Откуда? Я опустился на колени, перевернул Патрика. Он открыл глаза.

Глава 18

Он пролежал без сознания шесть часов и все еще не пришел в себя. В глазах у него была пустота, и спустя мгновение он их снова закрыл. Я неловко схватил его за запястье. Пульс! Сначала я ничего не почувствовал. Но нет, пульс был. Слабый, медленный, но ритмичный. Патрик еще мог выкарабкаться из бездны. Я так обрадовался, что он жив, что если бы не присутствие Раус-Уилера, то просто заревел бы. На меня вдруг снова навалилась волна отчаяния, впервые охватившего меня, когда Билли застрелил Патрика, но потом подавленного. Удивительно, что я снова испытал это отчаяние именно сейчас, когда появился шанс.

— Что... что это? — заикаясь спросил Раус-Уилер. Лицо у него было цвета воска.

Я посмотрел на него с неприязнью и коротко сказал:

— Он жив.

— Этого не может быть.

— Замолчите.

Пуля угодила в верхнюю часть головы, туда, где росли волосы, и, вместо того чтобы войти в мозг, лишь по касательной задела череп. Длинная, распухшая, в сгустках крови рана выглядела ужасно, но мне она показалась прекрасной по сравнению с круглой аккуратной дырочкой.

Я встал и снова накрыл его одеялом, чтобы он не мерз.

Затем, не обращая внимания на протесты Раус-Уилера, пошел назад.

В кабине ничего не изменилось. Самолет с ревом несся вперед, все приборы работали отлично. Стрелки на них были как приклеенные. Я дотронулся до спины второго пилота. Он затих навсегда и не смог оценить моего сочувствия.

Я вышел из кабины и присел возле Майка. Его тоже застрелили в голову, но тут все было однозначно. Подвижные брови застыли навеки. Я положил его на спину, чтобы придать телу больше достоинства. Это единственное, что мы можем дать мертвым — и отобрать тоже.

Четыре ящика в багажном отсеке, несмотря на свои относительно небольшие размеры, отличались тяжестью и были втиснуты туда с такой силой, что все остальное оказалось смято и скомкано. Я просунул руку подальше и извлек одеяло, которым накрыл тело Майка. Потом взял еще одно и пошел в отсек бортинженера. Где-то должна быть аптечка, кажется, в одном из буфетов. К счастью, мне удалось быстро ее найти. На аптечке лежал яркий сверток. Полосатая оберточная бумага аэропорта Мальпенса. Кукла для дочери Майка. Я онемел. Ничто не могло затушевать простой факт: я везу ей ко дню рождения мертвого отца.