Читать книгу "Жизнь ни о чем - Валерий Исхаков"

Ты же с детских лет был одержим танцем. Ты танцевал вдохновенно! Божественно! Легко! То есть я-то знала, насколько тебе нелегко все дается, но со стороны казалось, что ты просто слушаешь музыку и сам, без чьей-то помощи и подсказки, легко и свободно начинаешь двигаться — и не важно, как этот танец танцевали до тебя, после тебя все будут подражать тебе, танцевать, как ты. Так, между прочим, Верочка о тебе говорила, гордись:

Ну ладно, проехали мы и это. Теперь уже точно: о Верочке и об Андрее. Только о Верочке и об Андрее. Ведь именно в них загадка и разгадка. Думаю, что ты знаешь это не хуже меня. Только зачем-то притворяешься, будто не знаешь, и ищешь кого-то, кто открыл бы эту тайну вместо тебя. Хотя, может, я ошибаюсь, может, ты не веришь в детские клятвы и обещания и ищешь разгадку в чем-то другом? Тем хуже для тебя. Ну, ладно, ближе к делу.

Их школьная любовь — Андрея и Веры, само собой, — кончилась бы, иссякла, не оставив после себя никаких осложнений, никаких загадок, если бы не возникла, как уже говорилось, в школе Н.В. Увлечение Андрея было замечено Верочкой — и оказалось, что ревность на нее действует сильнее, чем на кого бы то ни было из тех, кого я встречала за всю свою жизнь. У нее была своего рода аллергия на ревность — как у меня, например, аллергия на пчел. (Ты не знал? Впрочем, это не важно) Благодаря ревности в крови у нее словно развивались какие-то зловредные антитела, она делалась от ревности больной — и ее любовь становилась болезнью. Этой болезненной любовью она одновременно измучила Андрея и крепко к себе привязала. Он ведь только внешне всегда казался таким равнодушным и снисходительным, а на самом деле перед настоящей любовью оказался совершенно беззащитен. Используя опять же медицинское сравнение, я бы сказала, что если у Верочки была аллергия на ревность, то Андрей был напрочь лишен иммунитета против любви. Но только, повторяю, настоящей, беззаветной любви — ко всяким бабским штучкам, интрижкам, романчикам он абсолютно устойчив.

К тому же Н.В, если ты помнишь, очень долго и успешно морочила нам тогда голову на темы «быть не такими, как все» и «жизнь ни о чем». И мы, дурачки, изо всех сил старались друг друга перещеголять. Кто на десять суток попал, кто в семинарию подался, кто забеременел и замуж выскочил в девятом классе: Тебе, между прочим, мы так и не засчитали тогда в качестве «не такого, как все» твоего приключения с этой стервой (не хочу даже имени ее поминать!), твоего успеха на первенстве Союза — а зря не засчитали, потому что для тебя даже второе место было, по совести говоря, огромной победой. Признаю это, хоть и с запозданием, и отдаю тебе пальму первенства. Владей на здоровье, милый!

Так вот, эти дурачки — Андрей и Верочка — вообразили, что они всех нас переплюнут, что они в наш прагматичный и лишенный романтики век покажут нам всем пример подлинной неугасимой любви и верности. И при этом не позволят себе разменять чувства на скуку и пошлость семейных буден. Каюсь, глупостям этим и я во многом поспособствовала. Я как раз тогда затеяла развод со своим Юрием Михайловичем, Верочка и Андрей меня поддерживали и чем могли помогали, ну и много было, конечно, долгих задушевных разговоров — ночи напролет на кухне, много было выпито сухого вина, спето под гитару песен, много сказано несправедливых и ненужных слов. Да и сама идея в ее конечном виде принадлежит опять-таки мне. Так что я не обманула тебя, милый, когда сказала, что именно во мне ты найдешь первоисточник занимающей тебя тайны и лучшего тебе искать нет нужды.

В общем, в одну такую безумную ночь, когда уже догорали свечи и мы допивали вторую бутылку рижского бальзама, привезенного Андреем мне в подарок, я и сказала им:

— Не берите, братцы, пример с меня. Не ходите вы ни в какой загс. Все это пошло и банально, а главное — скучно. И сколько бы вы ни говорили прекрасных слов о своей неземной, не такой, как у всех, любви, кончится все равно тем же, что у большинства граждан: двухкомнатной квартирой, дачей, машиной и ребенком. Или трехкомнатной квартирой и двумя детьми. Ты, Андрей, рано или поздно заведешь себе любовницу, а ты, Верочка, загубишь молодость ради детей, которые вырастут, выйдут замуж или женятся и забудут тебя если только не понадобится им бабушка для ухода за их детьми. И что бы вы сейчас по этому поводу ни думали, что бы себе и мне ни доказывали, все равно чаша сия вас не минует. Ибо таков закон природы — а законы природы нарушать не дано никому. Есть только один способ сохранить свои чувства и при этом избежать гнета обыденности.

— Какой? — спросили они хором.

— Прежде всего: никакого брака и никаких детей. Ваше чувство должно принадлежать только вам и: — Тут я сделала многозначительную паузу. — : и Богу!

Бог тогда был в моде, если помнишь. То есть не так, как сейчас, когда религия стала почти обязательной, как некогда марксизм-ленинизм, но в моде среди интеллигенции, среди той ее части, которая не успела или не захотела в свое время диссидентствовать, однако торопилась выказать инакомыслие. Многие мои приятели тогда гордо заявляли: «Сегодня я иду в Храм!» И Храм был всегда с большой буквы.

— Офелия, о нимфа, пора двигать в монастырь, — пошутил тогда Андрей, который не столь спешил следовать моде, но старался и не очень от нее отставать.

— Ни в какой монастырь вам идти не надо, — сказала я. И должна честно тебе признаться, что именно тогда на меня сошло озарение. То есть до той самой минуты я еще сама не знала толком, что я хочу им сказать, а тут вдруг заговорила так уверенно, будто вынашивала эту идею годами. — Вы просто должны дать друг другу обет. То есть поклясться перед Богом, что будете принадлежать друг другу всю жизнь. И что об этом не будет знать ни одна живая душа: кроме меня, конечно, и кроме священника, который вас повенчает.

— Повенчает?!

— Ну конечно же! Вы не пойдете ни в какой загс. Вы просто обвенчаетесь в церкви, обменяетесь кольцами, поцелуетесь — и будете жить дальше, как жили до сих пор. И никто не будет знать, что перед Богом вы — муж и жена. Только священник и Бог. И вы будете тайно нести свою любовь и свою верность сквозь всю жизнь. И только если один из вас встретит когда-нибудь на пути другую настоящую любовь, тогда по его просьбе другой должен освободить его от клятвы.

— А без этого нельзя? — спросила Верочка. — Без разрешения?

Вот тогда я испугалась. Только недостаточно сильно испугалась, дура! Если бы я сильно испугалась, я сумела бы обратить все в шутку и выбить эту идею из их голов: А может быть, и не сумела бы. То есть Андрея мне наверняка удалось бы отговорить, но вот Веру — вряд ли. Она уже тогда была совершенно безумна, и, как у всех безумных, любая овладевшая ею идея становилась для нее idйе fixe. Все, что я могла, — это попытаться хотя бы оставить для Андрея запасной выход:

— Нельзя, — строго сказала я. — Вы не должны превращать свою любовь в темницу. Вы должны быть свободны во всем и только друг перед другом нести эту тайную ответственность.

Тут Андрей очень вовремя вспомнил, что у нас есть свой, собственный священник — наш Сашка Морозов, наш дорогой и любимый о. Александр, — и предложил, не откладывая дела в долгий ящик, тут же к нему и отправиться. Однако что-то в тот раз не вышло, то ли Верочка заболела, то ли о. Александр был в отъезде, только поездку решили отложить.