Читать книгу "Тайны Питтсбурга - Майкл Чабон"

— Я сдавал экзамен, — объявил он. — Я не говорил тебе об этом. Вступительный экзамен на факультете международных отношений. И провалился. Я знал об этом уже на выходе из аудитории, но письмо получил только сегодня.

Я сел рядом с ним и обнял за плечи.

— Ну и что? Ты же можешь попробовать в следующем году. — Я пытался сообразить, когда он успел его сдать.

— Мне двадцать пять. Я все еще учусь в колледже. Я педик. Мой любовник собирается бросить меня ради Дины Дурбин. — Он взял камень и бросил его. — Я уже очень давно гоняюсь за одним и тем же.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Да что ты в этом понимаешь, — отмахнулся он. — Ты же сексуальный дилетант.

Мы занимались любовью на ступенях. Меня вырвало. Он проводил меня домой, рассказывая по дороге пошлые анекдоты, и мы вместе забрались в мою узкую кровать. А через два часа в окне сияло солнце и небо, синее, как веджвудский фарфор.

22. Зверь, который сожрал Кливленда

Мне представляется, что дело шло к ужину, когда двадцать третьего августа Кливленд вернулся в мир своего детства с намерением его разгромить. Исключая короткий визит, нанесенный за несколько дней до того, я полагаю, нога его не ступала в Фокс-Чепел долгие годы с того далекого зимнего утра, когда Арнинги переезжали в пригород и он, в резиновых сапожках и шелковистом мягком комбинезончике, вертелся на заднем сиденье семейного автомобиля и наблюдал с отчаянием, как исчезает из виду голое окно его спальни. Теперь на ногах его были тяжелые ботинки из черной кожи, в воздухе пахло свежескошенной травой, и он, Воплощение Зла, в точности знал, куда направляется. Он ехал медленно, стараясь не запускать мотор на полную мощность, чтобы рык его немецкой машины не привлек лишнего внимания. И словно затемненный щиток его шлема и так не скрывал достаточно, Кливленд коротко подстригся, сменил очки на контактные линзы, а черную кожаную куртку — на пиджак из твила. Паркуясь возле торгового центра в псевдотюдоровском стиле, где незатейливые милые магазинчики торговали всякими бесполезными вещами: ароматическими смесями из сухих лепестков, расписными яйцами и прочими разными безделицами, он постарался выглядеть как беспутный отпрыск состоятельной семьи из Фокс-Чепел, один из тех юнцов, паршивых овец местного стада, что носились по извилистым дорогам на итальянских машинах, заблевывали по ночам площадки для гольфа и, нагрузившись, ныряли в одежде в реки и пруды. Таким он и был по сути. Только, сдается мне, что, глуша двигатель, он думал пойти дальше просто скверного поведения. У него имелась интеллектуальная и моральная программа. Им двигала тяга к гигантизму.

Он снял шлем, оставил мотоцикл у заднего входа в магазин, рядом с мусорными бачками, где заканчивались тюдоровские изыски и начинался угольно-черный блок. Затем он на мгновение остановился и стал хлопать по карманам куртки. Перчатки, фляга, фонарик, перочинный нож, По. Он отстегнул от сиденья крепившуюся ремнями небольшую фомку и аккуратно просовывал ее под ремешок часов, в рукав, пока она не уткнулась изнутри в мягкий локтевой сгиб.

За торговым центром начинался довольно густой перелесок, где среди горных дубов и зарослей ежевики мелькали ручейки, однако Кливленд знал, что в этой чаще попадаются прогалины, что она только с виду непроходимая и тянется километров пять, пока не упрется в бетонную стену, размеры и конструкция которой теперь были ему хорошо знакомы. Он обозрел с усмешкой колоннаду деревьев, помедлил еще минуту, упиваясь лихорадочным стуком сердца и теплом, что разливалось в животе. Он понимал, что задумал большую глупость, но оставался тем, кем был, а потому по дороге заглянул в бар, чтобы опрокинуть на счастье пару стаканчиков ирландского виски. И теперь, отпив добрый глоток из фляги и обозревая чудесный темный мир, куда собирался вступить, он исполнился хмельной отвагой. Привычно мотнув головой, он шагнул вперед, валежник хрустнул под ногами; но у него больше не было длинных волос, которые он привык смахивать с лица движением головы, так что он потер непривычно колючий затылок.

Путешествие через перелесок заняло у него чуть больше часа — предостаточно времени, чтобы поразмыслить над тем, что он затеял. Так или иначе, мне кажется, ему нравилось думать о себе как об охотнике за драгоценностями, мысленно говорить: «Я — вор!» Он осваивал ремесло, и, как это бывает с врачами, священниками или представителями других настоящих профессий (наученных оценивать риск), произнося слово «вор», он напоминал себе, какими навыками владеет и какую несет ответственность, и тем самым поднимал свой дух. Это приводило его в холодную, нетерпеливую готовность, как неуловимое движение запястья, которое высвобождает лезвие выкидного ножа.

Дважды или трижды за это время странный крик птицы, пронзительный вопль сойки заставлял его замереть на месте, и он на несколько секунд бросался под дерево, чтобы осмотреться и отдышаться. Его не пугало, что по ходу дела многое может сложиться не так, как нужно, потому что риск был неотъемлемой частью его работы и непременным довеском к баснословной наживе. Однако его беспокоила, даже несколько смущала странная нервозность его учителя, Пита Арколы, которую тот обнаруживал в последние два-три дня. Кто-то настойчиво предупреждал Пуна, чтобы был осторожен и приструнил своих молодцов, и хотя Пуники не преминул посмеяться над предостережением и через Пита передал Кливленду, чтобы не волновался, это не помешало ему с особенной тщательностью продумать дополнительные меры предосторожности. Аркола, бывший боец частей особого назначения, обученный армией красться и скрываться, предположил, что это, наверное, Фрэнки Бризи напускает туману и, скорее всего, «гонит», но у Кливленда, прятавшегося за деревьями и ловившего каждый звук, возникло смутное подозрение, что в этом как-то замешан мой отец.

Однако когда он подошел к дому, его сознание прояснилось, сомнения улетучились, и он стал готовить себя к тому, ради чего сюда пришел. У подножия бетонной стены рос молодой дубок высотой полтора-два метра; Кливленд схватился за нижнюю ветку и, подтянувшись, влез на нее, потом, балансируя, пошел по ветке, пока не оказался вровень с краем стены. Оттуда он внимательно осмотрел дом, стоявший в каких-то двадцати метрах от его потного лба. Сук качался под его тяжестью. Это был большой дом из красного кирпича, увитый плющом, с двумя дюжинами окон на одной только задней стороне и тремя дымоходами. Аркола выбрал его после предварительной разведки, предпринятой несколько дней тому назад, поскольку дом, похоже, не охранялся сторожевыми псами. То ли последнее приключение с рычащей сукой в кузове пикапа остудило их желание общаться с собаками, то ли у нее просто кончилась течка, но с доберманами они решили больше не связываться. Кливленд, разумеется, любил собак и никогда бы не стал давать им отравленную приманку.

На первом этаже везде горел свет, а наверху, как он и надеялся, было темно. Подошло время ужина, и Кливленд мог видеть все семейство: отца, мать, старшенького, дочурку и младшенького за огромным роскошно сервированным обеденным столом. Он мог наблюдать, как служанка в униформе беззвучно исчезает через распахнутые двери, чтобы появиться на кухне (сверкание медной утвари, цветастые обои), и ощутил знакомую тоску при виде отца и сына и того, как масленка, переходя из рук в руки, одолевает разделяющее их неодолимое расстояние. Он харкнул насыщенной виски слюной и перелез на стену. Оттуда, сидя на корточках, он стал разглядывать внутреннюю поверхность стены и траву возле нее, стараясь определить, включена ли охрана периметра, хотя прекрасно понимал, что, если тут и есть система сигнализации, она вряд ли включена в этот час покоя и безмятежности. Не найдя никаких признаков опасности, он стал медленно спускаться на враждебную территорию ухоженного двора.