Читать книгу "В московском ополчении - Виктор Сергеевич Розов"

не вышел.

– Я читал в гранках, – и, улыбнувшись, Калатозов добавил. – Они были сырыми.

Мне это понравилось.

– Я никогда не писал сценариев, не умею, не знаю, как это делается.

– Попробуйте, я уверен – получится.

– Знаете, – сказал я, – буду писать так, будто сижу в зале кинотеатра и передо мной на экране идет лента.

Михаил Константинович улыбнулся и сказал:

– Вот именно так и нужно писать.

(Сейчас, когда я пишу эти строки, зазвонил телефон, и именно тот Виталий Блок сказал: «Виктор Сергеевич, по радио передают «Вечно живые» в записи «Современника»». Я ответил, что работаю, что Надя включила приемник. Она убирается в комнатах и слушает, а до меня доносятся реплики очень старой записи спектакля. 1985 год, 13 июля.)

Я еще раз повторю: случайности в нашей работе можно назвать закономерностью. На месте эллинов я бы изображал бога Аполлона, мчащего свою колесницу к солнцу с завязанными глазами.

«Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» – крикнул Александр Сергеевич и даже заплясал от радости, когда окончил и перечел своего «Бориса Годунова». Не ожидал, что получится так замечательно. А Пушкин знал цену своему дарованию и написал: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Но даже у гения бывали неудачи: замыслит, размахнется, начнет, а потом бросит. Остаются нам на память начальные строки или отрывки. Что же говорить о нас, грешных, пусть наши удачи неизмеримо меньшие, а неудачи заметнее, но все же…

Я, наверно, в сотый раз напишу о том, что мне в жизни везло чрезвычайно. История создания фильма «Летят журавли» – тому пример. Меня часто спрашивали и дома, и за рубежом, почему я так назвал фильм, и что это означает. Я честно признавался: не знаю. Пришло в голову, понравилось – вот и все. Что-то в поднебесном журавлином полете есть от вечности. Но это я уже объясняю сейчас, а тогда просто мелькало как символ чего-то.

* * *

Калатозову название сразу понравилось, но на «Мосфильме» не утвердили. Я думаю, оттого, что ведущие редакторы или руководители часто мыслят только логически, и если что-то логически необъяснимо, то значит, вообще непригодно. В нашем деле логическое – далеко не самый первый компонент. Фильм снимался под названием «За твою жизнь». Мне не нравилось это название – будто заголовок статьи в газете, но Михаил Константинович успокаивал меня, говоря, что он добьется полюбившегося нам названия. И ведь добился! Каким образом, не знаю. У него был большой опыт общения с руководством. Недаром он одно время исполнял обязанности начальника Комитета по делам кинематографии. Об этой своей деятельности Михаил Константинович рассказывал чрезвычайно интересно и с юмором. Особенно мне запомнилась история о той метаморфозе, которая произошла с ним, когда он вступил в должность.

– Знаете, Виктор Сергеевич, – говорил он, – со мной как будто что то случилось, нашло какое то помрачение ума. Я сам человек чаще всего неуверенный, когда работаю, все время в сомнениях, а тут вдруг показалось, что я все понимаю – какой сценарий надо ставить, какого выбрать режиссера, художника, актеров, – ну все понимал, распоряжался уверенно. И только когда меня сняли с этой работы, я стал приходить в себя и никак не мог понять, что же это со мной происходило, откуда на меня снизошла эта самоуверенность.

Мы долго смеялись над этим рассказом, сидя в небольшой, но чистенькой и уютной квартире Калатозова на Кутузовском проспекте. Как часто я бывал там, когда работал над сценарием! Напишу сцену, звоню Михаилу Константиновичу, говорю, читаю, советуюсь. Сидели подолгу. Калатозов непременно уговорит обедать. У него была женщина-домоуправительница, чрезвычайно умело готовившая кавказские блюда. Ел он всегда с удовольствием. Видимо, Калатозов был гурман.

А квартирка заставлена всяческой радиоаппаратурой – это была большая его страсть. Похоже, что Михаил Константинович коллекционировал ее. На этой почве он дружил с Николаем Федоровичем Погодиным, и они, как дети, что-то меняли, вновь покупали, снова меняли и т. д.

Хорошие были эти дни работы! Мы отклонялись от сценария и подолгу говорили о жизни, об истории войны, о Толстом и романе «Война и мир». Много времени спустя, когда фильм уже прошел на Каннском фестивале, я, к своему удивлению, прочел в статье французского критика Жоржа Садуля о нашем фильме косвенное и частичное сравнение с «Войной и миром». Меня это поразило – какие же, значит, существуют флюиды в воздухе! Когда-то на Кутузовском проспекте мы размышляли об этом романе, а Садуль каким-то двадцать пятым чувством во время просмотра «Журавлей» уловил это.

Калатозов был чрезвычайно внимателен. Ни разу он от меня ничего не потребовал, ни на чем даже не настаивал, только размышления, только осторожные вопросы, а ведь был уже знаменитым режиссером – и «Соль Сванетии», и «Верные друзья». Кстати, именно эту комедию я сравнительно незадолго до встречи с Михаилом Константиновичем видел, получил отличную порцию смеха и уж никак не думал, что с режиссером фильма познакомлюсь. Я все еще числился начинающим автором и, конечно же, испытывал пиетет перед маститым художником.

И хотя сценарий я писал по своей собственной пьесе, мне не хотелось повторяться. И я сказал:

– Михаил Константинович, я не хочу писать то, что уже есть в пьесе, а напишу лучше то, что происходило как бы между картинами и действиями: сюжет тот же, персонажи те же, но сцены новые.

Ну, в самом деле, зачем писать снова то же самое, когда в молодой голове еще много мыслей, когда жар минувшей войны определяет температуру твоего духа…

Калатозову это пришлось по вкусу. Я рассказывал, как мы уходили на фронт, как меня провожала Надя – ведь такие события помнишь с мельчайшими подробностями, как мы, добровольцы Народного ополчения, совершенно не по-военному толпились во дворе школы на Звенигородской улице. (Эта сцена потом и была снята во дворе школы, только в Армянском переулке.) И одновременно фантазировал проводы Бориса до деталей, даже брошенное под ноги печенье написал.

* * *

Меня иногда спрашивают, что в сценарии написано мною, а что привнесено режиссером и оператором. Да разве разделишь!

Ну, например, вертящиеся березы в сцене смерти Бориса целиком придуманы Урусевским и Калатозовым. Когда они мне до съемок объясняли эту сцену, я ничего не мог понять и признался в этом. «Не понимаю. Конечно же, снимайте так, как вам видится». А когда в маленьком просмотровом зальчике «Мосфильма» увидел воочию этот эпизод, то от волнения вскочил со стула. И в то же время то, что убитый Борис падает в грязную лужу – а это было написано мной, – отснято очень точно. Падение героя в