Читать книгу "Хроники несчастных - Дмитрий Галабир"

Я отвлеку его. Там темно… он тебя не заметит. Давай!

– Что? – изумляется она. – С ума сошел?

– Внутри тебя наш ребенок, Аня. Я не могу допустить, чтобы… Короче, вы должны жить! Тебе нужно уходить отсюда как можно скорее, а для этого нам нужно разделиться!

– Нет! – решительно возражает Аня. – Мы пойдем вдвоём!

– Черт подери, Аня! – сокрушаюсь я. – Вдвоем нам не уйти! Я займу его, а ты беги отсюда со всех ног и приведи помощь как сможешь. Я буду ждать тебя.

– Сдурел? Ты не продержишься тут! Он ведь убьет тебя! – Аня раздосадовано хлопает меня по плечу. – Мы теряем время, Руслан! Брось нахрен этот героизм! Хватит!

Она не сдастся.

Обхватив посильнее перила, я спускаюсь на ступеньку ниже, стараясь обходиться здоровой ногой, а больную не напрягать вообще. Аня пристраивается слева, закидывая мою руку к себе на плечо, помогая мне тем самым передвигаться менее болезненно, но до первого этажа мы так и не добираемся.

Он возвращается – выбирается наружу из подвала как паук выползает из норки в поисках очередной жертвы. Его движения размеренны, неторопливы. Склонив шею вниз и волоча топор по полу, он бредет в нашу сторону, окруженный ореолом теплого мягкого света – взял с собой лампу.

На этой лестнице в темноте нас не должно быть четко видно, но у этого урода или кошачье зрение или он просто что-то услышал… Стоило мне об этом задуматься, как он повернулся в нашу сторону и истошно захрипел. Аня, вскрикнув и намертво вцепившись в мое плечо, останавливается и возвращается обратно – к верхней ступеньке. Я иду за ней, стараясь не шуметь и пытаясь привыкнуть к боли в ноге.

Это урод точно нас заметил. Напрягшись всем телом, он поднимает повыше топор и заревев еще громче, пускается в нашу сторону. Не так быстро как тогда на дороге. Наверное, все не может отойти от шока и принять то, что его баба мертва.

Нам ничего не остается как рвануть что есть мочи вперед по коридору.

Лунного света, падающего через единственное окно напротив не хватает для четкого обзора, так что бежать нам приходится почти вслепую.

По пути я надеюсь обнаружить что-нибудь тяжелое или острое, чтобы отбиться или еще лучше убить этого хренова психа, но ничего так и не нахожу. Только голые стены с картинами и подсвечники. И те слишком высоко – не дотянуться.

Убедившись, что я более или менее устойчиво стою на своих двоих (вернее, на одной), Аня вырывается вперед. Мечется в разные стороны как дикая кошка в клетке, пробует открыть двери, но все они заперты. В конце коридора проглядывается закуток и я тут же сигнализирую ей об этом. Август, уже поднявшийся наверх, взвывает в исступлении и вонзает топор не то в пол, не то в одну из дверей на своем пути.

Юркнув за угол и прибившись к стене как две мыши, мы падаем с Аней на пол и прижимаемся друг к другу.

Справа дверь. Еще одна комната.

– Всё будет хорошо… – тихо твердит Аня.

Она отстраняется от меня и хватает ручку двери. Тянет на себя, толкает, но та неприступна.

– Черт, черт, черт! – бормочет Аня, истерически толкая дверь. – Мы не умрем, нет, нет…

Август уже где-то совсем близко – каждый его шаг приближает час нашей расплаты и сдавливает мне горло. Пройдет еще немного времени и он окажется совсем рядом. Недолго думая, бросится на нас и порубит на куски.

Мучительная смерть.

Неужели так все и будет?

И тут меня осеняет внезапно.

Я вспоминаю, что взял связку с ключами с собой – сунул их по инерции в карман, когда открывал дверь в подвале.

– Ключи… – тихо говорю я, запуская руку в карман.

– Они у тебя? – оживляется Аня. – Давай же…

Отдаю ей ключи и прислушиваюсь. Август подходит еще ближе. Снова скинул обух к полу, тащит его за собой. Страшный до жути звук – предвестник надвигающегося кошмара, похоронный звон по нашу честь.

Затихает. Тоже прислушивается – хочет понять, где именно мы находимся. Тупой как пробка, но это нам на руку. Пусть стоит себе и прислушивается, принюхивается или что он там делает сколько хочет.

Методом исключения знакомых нам ключей, Аня находит нужный гораздо быстрее, чем я ожидал. Просовывает его в замок, проворачивает и дверь со слабым скрипом подается. Когда она открывает её, комната выдыхает теплым застоявшимся воздухом, пропахшим чем-то травянистым и старым.

Забираемся внутрь. Август ускоряется на шум и перед тем, как Аня захлопывает дверь, в проеме в ярком свете луны успевает мелькнуть его жуткая морда.

К счастью, мы успеваем запереть дверь до того, как этот урод вписывается в неё всем телом со всей дури. Кажется, весь дом содрогнулся. Вместе с ним затряслись и мои поджилки, зашевелились волосы на голове. Во рту пересохло настолько сильно, что я даже глотнуть не мог.

Еще удар.

Обернувшись назад, чтобы оглядеть комнату в поисках ответа на вопрос, как быть дальше, я застываю камнем, а Аня сдавленно вскрикивает.

Есть на то причина.

Прямо у окна стоит широкая кровать с высоким железным изголовьем. На ней лежит укрытая тонким ажурным одеялом костлявая старуха. Её тонкие и крючковатые похожие на корягу руки сложены на груди, впавшие глаза плотно сомкнуты. Они посажены так глубоко, что до них даже не достает лунный свет.

Две глубокие черные воронки, а не глаза.

Самое ужасное в том, что лицо её не похоже на лицо живого человека. Оно слишком худое, серое, иссохшее. Сколько она уже здесь лежит?

Лет сто, наверное, не меньше.

Август вновь прикладывается по двери. На этот раз намного сильнее прежнего – треск раздается просто оглушительный.

– Что это такое… – шепчет Аня, глядя округлившимися глазами на старуху. – Что ЭТО нахрен такое?

Я отворачиваюсь и вижу в правом дальнем углу комнаты высокий платяной шкаф и это единственное место, где мы можем укрыться.

А может выломать окно и выпрыгнуть?

Нет. Высоко. Аня точно не сможет. Да и времени на это уже нет.

Аня тоже приметила шкаф.

– Туда! – ревет она.

Я с трудом встаю, заставляя себя не глядеть на старуху и, прихрамывая, бегу за ней.

Август вонзает в дверь топор и с первого же удара проламывает её насквозь. Треск раздается настолько страшный и оглушительный, что у меня подкашиваются ноги.

Бросив на неё взгляд, я снова ненароком встречаюсь глазами со старухой и мне становится не по себе еще больше. Насколько же она тощая, бледная. Еще и язвами покрыта…

Кто