Читать книгу "Время вороньих песен - Мара Вересень"

ты жена(вдова) Огаста(Августа) Арденна(Арденау), землевладельца из… Ты – не из этого мира. Твое время. Твой ход. Слушай. Говори. Чтобы не забыть себя. 

Она подчини… согласилась. Чтобы вспомнить себя.

И умерла. Чтобы снова...

У меня своя сфера, малыши. “Импульс” впитавший мою живую кровь. Хотите поиграть?

…удар.

Эру схватился за Нить, и энергия восходящего потока выдернула его из ловушки. Последнее, что он успел сделать для носителя, чтобы облегчить задачу – призвать часть ее целого, такого же как она сама, такую же Нить. 

…и нечем дышать.

Встав на серую дорогу, Эру затолкал мерзкие ощущения, оставшиеся от собственного живого, задыхающегося в момент перехода тела, и покосился на колодец. Петля расходилась медленно, но процесс запущен, и скоро мироздание излечится. Правда, у него самого почти не осталось сил. Пока доберется… Главное, чтобы самонадеянные детишки не успели натворить ничего такого, что нельзя будет исправить. Но наказаны они будут в любом случае, так или иначе, ведь кое-что ему точно удалось: вместо “биты” – подчиненной сути, он подсунул кукловодам настоящий “импульс”, у которой особенная, ни на что не похожая магия.

…быть живой.

Мор вернулся сгустком мрака и устроил пернатый зад на косу. Теперь он был черным, источал гадкий запах паленого пера (так представлялось) будто ему где-то хвост подпалили, а по кромке крыльев бежали огненные сполохи. Готовится к новому витку?

Глава 7. После смерти

Все было хорошо, пока меня внезапно не спасли.

Гулко щелкнул рычаг. 

На меня обрушилась обжигающая темнота, будто горячие руки обняли меня всю. Умирать оказалось куда приятнее, чем…

…падать носом в снежную кашу, отбивать локти и колени о камни и задыхаться от забившего горло горького дыма… Сорочка мгновенно промокла на животе. Меня колотило от невыносимого жара, резко сменившегося холодом. Ветер стегал по голым рукам и лицу. Вскочила, приплясывая босыми ногами, готовая хоть на демона взобраться, лишь бы не было так холодно. Виновник случившегося был рядом. Поднимался на ноги. 

И тень за ним и вокруг него. Он.

Раскаленный пепел, темный огонь, крылья – лезвия пламени, рыжие сполохи по коже и лицу, в волосах. И глаза – свечи во тьме. И это от него шел этот невыносимый жар, оплавивший снег на склоне, куда нас швырнуло. 

Этолежало у меня на мансарде и скрипело зубами, чтобы не стонать, смотрело огнем из глаз, касалось горячими руками с шершавой обветренной кожей, обнимало меня всю… 

Я попятилась, моргнула – и нет ничего. Ведьмак дернул плечами, будто то, чем он был секунду назад устраивалось внутри него поудобнее. Шагнул навстречу, сокращая расстояние.

И вот на нем-то одежда была и не только одежда. Ботинки даже и моя трость! От него пахло дымом, а глазах билось придавленное пламя, и мне все еще чудились обжигающие крылья из черного огня, и сам этот огонь, вобравший меня в себя, а потом раз – и носом в снег.

– Что в-в-вы за т-т-тварь такая? – лязгала зубами я, вопреки собственному желанию подбираясь к нему поближе, потому что холодно, а от него горячим тянет. Я почти не чувствовала ног, прикосновения мокрой ткани к коже сводили с ума, на шее до сих пор болтался обрывок колючей веревки.

– Это вопрос или оскорбление? – у него в горле будто камни перекатывались. Пешта рывком подтянул меня к себе, всучил трость, согнув на древке мои пальцы своими, брезгливо сдернул петлю с шеи, отшвырнул ее прочь и замотал меня в свое пальто, пропахшее дымом, но такое восхитительно теплое, что я застонала и чуть сознание не потеряла от блаженства…

А может и потеряла, потому что не помню, как он меня в охапку сгреб и вниз потащил, опасно скользя ботинками по снегу.

Вокруг были камни, деревья, много камней и деревьев и снег…

– А… А мы где? – решилась спросить я. Я видела подбородок, перекатывающиеся желваки, поджатые губы и острый нос, щеку, ухо, перья встрепанных волос и стрелку ресниц.

– Где-то на границе, судя по местности. Либо с Ирием, и тогда это хорошо, либо с Драгонией, и тогда это плохо, – едва разжимая губы процедил ведьмак, скосив на меня темный блестящий глаз.

– А вы куда собирались?

– Никуда, –  помолчав, все же ответил он. – Я никуда. Не. Собирался.

– То есть вы просто пришли поглазеть, как меня удавят, и внезапно совесть проснулась?

Пешта скрипнул зубами, поскользнулся, однако удержал и меня и равновесие, но я пискнула, потому что его пальцы впились мне в ребра и под коленки с такой силой, что явно без синяков не обойдется. Лучше помолчу. Несет и несет. Я не в претензии. Но меня тоже несло, я в шоке от случившегося и ни слова объяснений!

– Эм… А вороной нельзя было?

– Как вы себе это представляете?

– Никак. Я и произошедшего никак себе представить не могу, потому что ни хр… ни хромого гоблина не понимаю, что это вообще было! 

– Вы можете помолчать?

– А вы можете…

Руки разомкнулись, под моим задом хрупнул сугроб, я прижала к себе трость и коленки, ведьмак пристально посмотрел на меня сверху вниз, а потом огляделся вокруг, будто искал место, где половчее прикопать труп, если он вот прямо сейчас сделает то, что палач не успел. 

Меня снова начало колотить, но это уже был не холод – запоздалая реакция на стресс. Она заставляла зубы выбивать чечетку. Сердце то падало вниз, то забивалось под горло и мешало вдохнуть. Там все еще першило от горечи. В голове металась одна единственная мысль, что если он сейчас меня тут бросит… Но он опустился на колени, поставил мои грязные ступни себе на ноги и прижал посиневшие пальцы своими восхитительно горячими ладонями, пальцы легли на щиколотки... Его руки дрожали тоже. И это вдруг меня если не успокоило, то помогло справиться с подкатывающей истерикой.

– Вы ничего этого не планировали, – сказала я скорее самой себе, но он ответил:

– Нет. И в мыслях не было.

Пешта подумал, отогнул полу пальто, дернул вниз задравшуюся сорочку, закрывая синюю от холода, покрытую пупырышками ногу, отодрал солидный кусок подкладки и, разделив надвое, соорудил мне на ноги подобие тапок, затем вывернул пальцы и колданул. Ногам сделалось тепло. Я все ждала, что он встанет и велит идти, но он продолжал сидеть и держать меня за ноги. И мне сделалось нестерпимо стыдно, что ноги у меня грязные, и руки, и