Читать книгу "Лаций. Мир ноэмов - Ромен Люказо"

Автомат отреагировал, когда она приблизилась? Попытался каким-то образом что-то ей сообщить? Теперь не узнать. Эргат уже не двигался.

– Что случилось? – задыхаясь, спросила она у своего проводника.

Но скарабей ответил ей лишь нервным пощелкиванием челюстей, и они продолжили путь.

И все же ее мысли все время возвращались к ужасающему зрелищу. Человек увидел бы в нем только разрушение материальных, неподвижных вещей, поджал бы губы при виде бессмысленно загубленных машин. Но не автомат. И дело было вовсе не в эмпатии. По крайней мере, не в ней одной. Ноэмы не были созданы для войны. Узы этому не благоприятствовали. Уделом ноэмов была вечная духовная жизнь, избавленная от тени неминуемой смерти. А вот ее возвращение к жизни помещало ее в смертные или уже мертвые тела – ее собственное, этот Корабль, которым она в каком-то смысле была и который теперь превратился в братскую могилу, этот мир, лишенный смысла после невиданного потрясения Гекатомбы… В большом масштабе или в малом – она находила только смерть, и эти смерти, вкладываясь друг в друга, образовывали отвратительный гротескный калейдоскоп, похожий на зловещие фрески, популярные у некоторых древних культур за Океаносом, на которых скелеты водили причудливый хоровод. Эта картина так ясно и неумолимо предстала перед ней, поражая ее зрение и органы чувств, что Плавтина забыла о том, что делала, у нее подкосились ноги, и она рухнула на землю.

Проводник вывел ее из задумчивости. Несколько секунд он разглядывал Плавтину красными невыразительными жучьими глазами, застыв всего в паре сантиметров от ее лица. Казалось, что он нервничает и хочет поскорее идти дальше. Но для нее это значило снова углубиться в темные коридоры, где повсюду были следы смерти. Ей в голову пришла идея и, несмотря на страх, на губах ее расцвела легкая улыбка.

– Я дам вам имя, – сказала она эргату, вставая. – Теперь вас будут звать Вергилий.

Никак не отреагировав, автомат техобслуживания побежал вперед.

* * *

Эврибиад ожидал, что онейротроны вынесут его из его собственного тела и поместят в какой-нибудь воображаемый мир.

Ничего похожего. Артефакт растворил его душу, растянул ее до таких масштабов, что на секунду показалось, что теперь у него нет никаких границ, кроме границ этого мира. Его старое тело все еще было здесь, в маленькой зале, друзья по-прежнему окружали его, а за длинным окном маршировали эпибаты – медленно, будто похоронная процессия, даже еще медленнее. И одновременно все это казалось ему таким далеким, незначительной деталью, случайной частью большого целого.

Потому что теперь он был еще и Кораблем. Он мог нырнуть в ледяную тень космоса, увидеть далекие звезды, почувствовать, как атомы водорода еле ощутимо гладят его корпус.

Он споткнулся от неожиданности, завис на секунду, не понимая, как ему существовать внутри такой системы. В одно мгновение он познал пугающий опыт абстрагирования от себя, проносясь по тысячам и тысячам коридоров, цехов и заводов, заглянув в центральный колодец – эту горизонтальную бездну, пересекавшую Корабль из конца в конец. С испугом он дотронулся до обжигающего котла с антиматерией на корме. Эврибиад был в опасности: он рисковал потерять себя самого в этом необъятном пространстве. И он был не один. Людопес повернулся к остальным – целой толпе остальных, таких же нечетких, как и он сам. Они занимались своими делами, как занятые муравьи, опьяненные, как и Эврибиад, ощущением, что стали чем-то большим, чем они сами. Он узнавал их по запаху, по строению тела, по необъяснимой индивидуальности их бытия – как иначе мог бы он объяснить такой странный опыт? Деймоны с механическим разумом, крошечные полупрозрачные эргаты, настолько автоматизированные, что порой становились неразличимы среди работающих приборов, людопсы, настолько же перепуганные и неловкие, как и он сам. Это скопление, наделенное своей системой и взаимоотношениями, образовывало одно целое – психическое море головокружительной глубины, по которому катились волны. Сам он плавал на поверхности – маленькая рыбешка, духовный атом, материал – как он понял – служивший проводником для желаний и ощущений великого Пана[56].

Тут не было центра в прямом смысле этого слова, но Эврибиад видел узлы управления. Это были места силы – плотные, те, где сцепления душ принимали решения. Одно из них сияло особенно ярко. На носу. Он приблизился.

Отон. Колосс заслуживал, чтобы его называли богом – он обладал такой мысленной мощью, что любая морщинка на его челе порождала шторм в бурных водах психических флюидов. И все же – это удивило Эврибиада – Проконсул не был духом Корабля, но лишь одним из его составляющих, который по своей природе не отличался от остальных, хотя был на несколько порядков сильнее любого из них, а может быть, и всех их вместе. Другие – попутчики Отона – вращались вокруг него, будто кометы в притяжении звезды.

И Эврибиад оказался на настоящем божественном собрании, на слете космических колоссов, сверхчеловеческих фигур, которые возвышались, словно гигантские статуи, касавшиеся лбом черного неба, со взглядом, устремленным к далеким звездам. А за ними и вокруг них, благодаря дару вездесущности, который получают души, лишенные объема, он видел – в разной степени явных и реальных – всех обитателей Корабля. Это было похоже на подмостки, на театральную сцену, на главный фасад храма с барельефами, изображающими ряды мудрых и властных ликов. И несмотря на беспокойство, которое он чувствовал в такой странной ситуации, Эврибиад понял, что его место среди них. Пусть он будет насекомым среди гигантов, но все же займет причитающееся ему место от имени новой расы.

Аттик повернулся к нему; его психический отпечаток был именно таким, как ожидалось: едким, как его острый язык, сложным, изворотливым и путаным. Это вызвало у кибернета секундную улыбку. Однако до него долетело чужое удовлетворение. Деймон повернулся к Рутилию – массивному и беспокойному присутствию с ноткой агрессии. Видите, я же вам говорил, что он найдет сюда дорогу. И его собрат ответил – он и здесь оставался таким же массивным, угрожающим и грубым: И что, вам за это дать медаль?

Их голоса – нет, их мысли – будто бы рождались в голове Эврибиада и одновременно – где-то снаружи. Ведь всякая мысль здесь принадлежала всеобъемлющей душе Корабля. Как же Отон ее назвал?

Составное сознание, – ответил Отон. И от этой простой фразы Эврибиада тряхнуло, будто обломок дерева в бурных волнах – так велико было неравенство между ними. Что же это за устройство? Выходит, мы теперь – призраки, запертые в железном чреве?

Разве я вам не говорила, что все имеет цену? На сей раз ответила Фотида. Он ее и не заметил – такой крошечной она была в этом мире духов в сравнении с ноэмами. Странная искусственная близость, которую они поневоле разделяли, подействовала на него, как удар, и на долю секунды ему показалось, что его связь с онейротроном слабеет, и он вот-вот вернется в свое изначальное состояние. Он стал сопротивляться, желая остаться среди богов, с усилием отогнал многочисленные образы, которые вставали перед глазами и смущали его. Он отчаянно скучал по Фотиде, и только невероятный переполох последних часов помешал ему в полной мере осознать, как сильно его задела эта странная встреча. Ему вспомнилось все, что он любил в Фотиде, и он ничего не мог сделать с этими воспоминаниями: тонкие линии ее округлой морды, покрытой светлым мехом, с изящным носом и ярко-розовыми губами. Им завладела смутная неуместная тоска. Фотида ее почувствовала и после секундного колебания резким и волевым движением отстранилась так далеко, как могла.