Читать книгу "Господин изобретатель - Анатолий Подшивалов"

Оба доклада и показ больных длились довольно долго – более часа. Наконец, профессор Субботин произнес:

– Коллеги, такие выдающиеся, не побоюсь этого слова, результаты были получены благодаря уникальному препарату СЦ, разработанному нашим коллегой – господином Степановым Александром Павловичем. Поприветствуем талантливого изобретателя, господа!

Мне пришлось подняться и раскланяться, демонстрируя любезную улыбку как знак признательности.

– Александр Павлович, что вы там скрылись в зале? – сказал Пашутин громким голосом, обращаясь ко мне. – Пожалуйте на сцену.

Пришлось подчиниться, и, пока я шел, в зале раздались довольно жидкие аплодисменты, преимущественно в задних рядах. У меня зародилось нехорошее предчувствие, и не зря…

– Уважаемый Александр Павлович, – продолжил Пашутин, когда я взобрался на кафедру, провожаемый Субботиным, который шепнул мне: «Не бойтесь, постарайтесь перевести вопросы на клинику, дальше я сам отвечу», – несомненно, коллеги захотят услышать о вашем препарате и о том, как вам удалось сделать такое открытие.

Ассистенты Субботина уже помогали больным покинуть зал: двоих катили на колясках, несколько больных были на костылях. Где-то в середине зала я заметил профессора-гистолога Модеста Сергеевича, с которым ехал первый раз в Питер, он одобрительно кивнул мне головой.

Дождавшись пока закроется дверь, председательствующий обратился к медицинским «генералам»[109]:

– Не угодно ли господам членам Совета задать вопросы?

Первые вопросы касались названия, почему СЦ, и когда услышали фамилию Генриха, спросили, российский ли это препарат, потом вопрос был о том, с чего мы взяли, что этот препарат должен помогать при лечении инфицированных ран. На последний вопрос я ответил заранее заготовленной легендой, так как был готов к этому вопросу.

– Видите ли, ваше превосходительство, у химиков часто на руках бывают раны, вызванные действием агрессивных растворов или высокой температуры, попросту говоря, инфицированные химические и термические ожоги. И мы с моим коллегой заметили, что если мы работаем с веществом СЦ, то при попадании его на рану они заживают быстро и без проблем, а вот если вещества нет, то раны долго гноятся и долго заживают. Потом мы провели эксперименты на животных, которые подтвердили наше наблюдение. Кратко об этом было уже сказано в докладе профессора Дианина, а также подтверждено и в стенах Академии, где первыми пациентами также стали животные.

– Считаете ли вы, коллега, что ваш препарат может пригодиться в ветеринарии, например при лечении лошадей, столь нужных армии? Я имею в виду потертости от упряжи и седла, которые приводят к выбытию из строя конского состава, – сказал, по-видимому, профессор ветеринарии[110], – и если препарат подходит, не будет ли он слишком дорогим для этого?

– Да, уважаемый профессор, здесь как раз тот случай, когда то, чем можно лечить животных, подходит и для людей, – ответил я профессору, – а цена обратно пропорциональна количеству выпущенного препарата. При массовом производстве она будет снижаться, думаю, что и на лошадей хватит.

– Уважаемый господин изобретатель, – обратился ко мне старец в генеральских эполетах, седой как лунь и с длинной бородой, – животные животными, но какое теоретическое обоснование вы подразумеваете под действием вашего препарата именно на раневую инфекцию?

– Ваше превосходительство, господин профессор, – ответил я со всем почтением, которое смог из себя выдавить, – как известно, раневая инфекция вызывается возбудителями, находящимися на коже и в окружающей среде, грам-положительными штаммами стрепто- и стафилококков. Было бы очень интересно выделить культуру микробов из раневого отделяемого и посмотреть, как действует препарат в пробирке, так сказать in vitro. Таким образом, можно проводить скрининг соединений, обладающих антимикробным эффектом, еще до экспериментов на животных и, тем более, до лечения людей. К сожалению, ни у нас в лаборатории, химической по своей сути, ни в Академии не поставлена методика выделения чистой культуры микроба, как это делал несколько лет назад немец Роберт Кох, изучая сибирскую язву и открыв туберкулезную палочку.

Лучше бы я не говорил про Коха, что тут началось! На меня со всех сторон посыпались обвинения, что я поддерживаю идеи шарлатана (имелся в виду Кох), загубившего своими опытами с туберкулином десятки, если не сотни ни в чем не повинных доверчивых людей, поверивших этому мошеннику. Оказалось, что, пока я лежал в больничке со своими ожогами, Кох, заявив об открытии им возбудителя туберкулеза, неизвестно с какого перепугу решил, что если разрушить эту бактерию и ввести больным, то такая прививка будет лечить туберкулез. Теория в этом все же была – в конце девятнадцатого века только ленивый экспериментатор не занимался изобретением вакцин или чудодейственных сывороток бог знает из чего, не имея представления об иммунном ответе и не зная о существовании антител, которые были открыты полвека спустя. Первый туберкулин Коха представлял собой плохо очищенную взвесь белка из бактерий и питательной среды, а также бактериальных токсинов. Она вызывала аллергические и токсические реакции и такое «лечение» часто заканчивалось гибелью больных. Разгорелся крупный скандал, именно в это время, летом и осенью 1890 года, медицинская пресса публиковала разгромные статьи, и имя Коха на некоторое время стало синонимом шарлатана. Но я-то знал Коха как великого микробиолога, каковым он, собственно, и был! Потом Кох признал свою ошибку, извинился перед врачами и пациентами за то, что дал им недостаточно проверенный препарат. А туберкулин Коха потом, через два десятка лет, использовали врачи Пирке и Манту, пробу последнего до сих пор применяют для диагностики (а вовсе не для лечения) туберкулеза.

Вот такую свинью подложил мне великий Кох. Зал просто неистовствовал: там оказались и сторонники и противники Коха, впрочем, среди профессуры было скептическое выражение лиц. Наконец, председатель, устав звонить в колокольчик, просто приказал командирским голосом:

– Тихо, господа! Кто еще желает задать вопросы господину Степанову?

И тут из задних рядов раздался довольно молодой голос. Человек явно хотел мне помочь реабилитироваться, но вышло с точностью до наоборот:

– Господин Степанов! К сожалению, мнения коллег о докторе Кохе, упомянутом вами, были весьма полярны, но вы же не микробиолог, а химик, не так ли? И второе: что помешало осуществить вам синтез в своей лаборатории?

– Простите, я не расслышал вашего имени или чина, – ответил я, чувствуя спиной приход маленькой полярной лисички, но не мог же я соврать сотне человек. – Дело в том, что я по образованию – юрист, химиком был мой погибший друг и коллега по лаборатории, которой я руководил и которая была уничтожена взрывом с последующим пожаром. Я пытался спасти Генриха фон Циммера, который был выдающимся химиком, но сам я при этом сильно обгорел и только сейчас вышел из больницы, поэтому не видел свежей медицинской прессы и не знал о скандале с туберкулином.