Читать книгу "Богач и его актер - Денис Драгунский"

Когда Дирку было лет сорок, у него была любовница, чудесная журналистка из местной газеты, как раз писавшая про театр. Она недавно переехала из другого города, а именно из Мюнхена, где испортила отношения с одной замечательной газетой, кажется, «Байеришес Тагеблатт». Она не рассказывала, что там случилось, но приехала к ним во Фрайбург, ее взяли стажеркой, несмотря на ее тридцать два года и почти десятитилетний опыт работы в Мюнхене, – в журналистике ведь неважно, какое у тебя резюме, важно, что ты, подлец, умеешь делать сегодня, сейчас. Она писала о спектакле «Смерть в Венеции», брала у Дирка интервью в его гримерке, и они сошлись тем же вечером. Хорошая женщина была. Жалко, что нельзя про нее сказать – хорошая девочка. Тридцать два года все-таки. Так вот, у нее дома, на кухне, на дверце холодильника висела большая цветная фотография пингвина, вернее пингвиненка, очаровательного, черно-белого и очень пухлого, а поверх – прямо на его белом пузе – было написано синим фломастером: «Это ласточка, которая ела после шести!» Дирк засмеялся, увидев это в первый раз. Вообще, она ему нравилась, и он даже составил ей протекцию, потому что был хорошо знаком с редактором газеты. У них в городе был такой небольшой, но вроде бы отчасти влиятельный артистический кружок. Главный режиссер штадттеатра, ректор художественного училища, три главных редактора, один местный коллекционер современного искусства, еще один коллекционер, тот больше был специалист по африканским маскам, ну еще несколько актеров и художников. Собирались раз в две недели в замечательном подвальчике Шмица, который, в свою очередь, был двоюродным братом главного режиссера штадттеатра. А оба эти Шмицы якобы были какими-то дальними родственниками знаменитого итальянского писателя из Триеста Этторе Шмица, который прославился под псевдонимом Итало Звево.

Дирку ничего не стоило сказать редактору во время очередных посиделок: «Есть у вас одна способная женщина, по-моему, она хорошо написала обо мне и еще напишет о многих». Редактор понимающе поглядел на Дирка: «Это вы потому, что она такая талантливая журналистка? Или потому, что…» – и сделал паузу. «И потому, и поэтому», – ответил Дирк и подмигнул. «Постараемся!» – И редактор фамильярно, даже слишком фамильярно щелкнул Дирка пальцем по носу. Дирк стерпел, потому что редактор был очень важный человек в городе, кроме того, он был старше его лет на десять. А Дирк еще с раннего детства, с эпохи беготни по разбомбленным кварталам Фрайбурга, приобрел уважение к тем, кто старше. Старшие мальчишки били его, а он, случалось, бивал младших, хотя именно в этом – в том, что он колотил малышню, – не любил себе признаваться.

Жаль, что он потом расстался с этой женщиной. Он ведь пробыл с ней года три или даже больше, практически до того момента, когда Россиньоли уволок его из Фрайбурга на съемки вот этого самого чертова фильма.

Она не плакала, ничего не говорила, не просила, но было видно, что ей очень грустно и что она, конечно же, больше всего на свете хочет поехать на съемки вместе с ним. Дирк спросил ее прямо: «А ты, наверное, хочешь со мной поехать и поэтому так грустишь?» Она ответила: «Но ведь я тебе не жена…» Ответила полувопросительно, словно бы давая ему возможность сказать: «Нет! Ты мне именно что жена!» Они могли пожениться буквально завтра или даже сегодня – этот разговор случился утром. Пойти в ратушу и заключить брак. Минутное дело. Особенно для взрослых людей, которым не нужна свадьба с родителями, цветами и подружками невесты. Но он промолчал, заговорил о чем-то другом. Сказал что-то вроде это ненадолго, я буду приезжать, не скучай.

Но особенно ужасно стало ему на сердце, когда он понял, что она совсем не обязательно должна была быть его официальной женой для того, чтобы поехать вместе с ним на съемки и даже получать, как это ни смешно, командировочные и суточные в качестве жены или, если угодно, спутницы премьера, исполнителя главной роли. Нужно было только его желание.

Вы, наверное, помните, что Ханс Якобсен с некоторым подозрением отнесся к выбору Россиньоли, еще не видя Дирка фон Зандова. Разговор шел о спектакле «Смерть в Венеции», где Дирк играл пожилого педераста. Якобсен поинтересовался, а не педераст ли сам этот актер.

– Нет, нет, – сказал Россиньоли.

– Женат ли он? – спросил Якобсен.

– Нет, не женат.

– Ну вот видите!

– Но у него есть любовница, – сказал Россиньоли. – Про него говорят, что он часто меняет любовниц.

– Тем более, – откликнулся Якобсен. – Эти господа не могут создать семью, они мучают самих себя и женщин тоже мучают. Мужчина, который не может создать семью и меняет любовниц, – это скрытый педик.

Позже, уже в «Гранд-отеле», Россиньоли спросил Дирка:

– А что же вы приехали один, без жены?

– Я не женат, – ответил Дирк фон Зандов.

– Вы, наверное, думаете, что раз я итальянец, то, значит, католик, а если католик, то полный дурак? – ухмыльнулся Россиньоли. – К слову сказать, я всегда критиковал нашу церковь, а церковь, в лице святейшего лично, критиковала меня именно за мою позицию по разводам и бракам. Я сказал «жена» в некотором общем смысле, господин фон Зандов. Женщина. В Библии сказано: «И познал Каин жену свою». Как вы думаете, они ходили для этого в церковь или в мэрию? – И он засмеялся, вращая своими масляными глазами.

Дирку тут же захотелось спросить: «А можно? Можно ей приехать сюда?» Разумеется, Россиньоли сказал бы, что можно. Какой разговор? Многомиллионный бюджет, огромный «Гранд-отель». Богач Якобсен. Конечно, можно.

Дирк подумал: «Боже мой, как бы это было для нее хорошо! Она бы сделала кучу интервью со всеми, кто снимается в фильме, может быть, даже написала бы книгу! Прославилась, разбогатела бы. Какая была бы замечательная семья – знаменитый актер и знаменитая театральная и киношная журналистка!»

Но что-то ему помешало сказать Россиньоли, что у него есть женщина и что он хочет, чтобы она была на съемках с ним рядом.

Этот разговор шел еще до начала съемок. Они только-только поселились в «Гранд-отеле». И еще не все приглашенные приехали. Самое время было устроиться здесь со своей любимой женщиной.

Что же ему помешало? – думал он потом.

Во-первых, его вечная робость. Какой-то страх, боязнь сказать что-то лишнее, из-за чего потом все пойдет кувырком. У него, к сожалению, бывало много таких случаев. Ляпнул что-то не то, попросил то, что не положено, – и тебе дали пинка под зад. И даже того, что тебе по всем законам полагается, не дали, а то и вовсе отняли.

Но главное, как понял Дирк позднее, самое главное и самое подлое было в другом.

Он, конечно, не был ни преуспевающим, ни даже известным актером. Он был вполне, скажем так, нормально устроенным актером нормального театра. Он с тоской представлял себе некролог, который, вполне возможно, написала бы после его смерти именно эта женщина – Лиза, «честная Лиза». Он так ее звал иногда, потому что она предпочитала писать правду об актерах и спектаклях. Наверное, поэтому ее ценили, но не очень-то продвигали. В рекламных штучках она была не мастерица.