Читать книгу "Вопрос — ответ [= Миллионер из трущоб ] - Викас Сваруп"

Через неделю я перебрался в отдельную комнату. Однако за эти семь дней успел немало узнать о Шанкаре. Например, убедился, что мальчик не попусту лопочет языком, а говорит осмысленно, то есть понимает каждое свое слово, только нам объяснить не может. И что больше всего моему соседу нравится чечевица с чапатти, а вот капусту и баклажаны он просто на дух не переносит. Да, и еще — мальчика не занимали никакие игрушки. Зато он чудесно умел рисовать. Шанкар мог изобразить по памяти кого угодно, причем с удивительной точностью. А по ночам он, как и я, видел сны о матери. Раза два меня будили его крики: «Мама! Мамочка!» Как ни крути, получалось одно: в глубинах рассудка моего товарища таилась способность произносить нечто большее, чем набор непонятных звуков.

И все-таки жизнь рядом с ним повлияла на мою психику. Помню, однажды мне приснилась высокая молодая дама в белоснежном сари с маленьким ребенком на руках. Ветер сердито выл и закрывал ее лицо прядями иссиня-черных волос. Младенец нежно смотрел ей в глаза и лепетал: «Мама… Мама…» Женщина открыла рот, собираясь ответить, но с ее губ сорвалось лишь: «Ч Щкфч Пифпи, Шзрсо». Сын завизжал и рванулся прочь. Проснувшись, я первым делом проверил, могу ли нормально разговаривать.

Так прошел целый год в Агре. Чего я только не выяснил о Тадж-Махале! Изучил подробности личной жизни Мумтаз — хотя бы то, что четырнадцатого ребенка, при родах которого скончалась императрица, звали Гаухарар. Затвердил назубок бюджет строительства Таджа: государственная казна поставила четыреста шестьдесят шесть килограммов и пятьсот пятьдесят граммов чистого золота, что потянуло по тем временам на шесть лакхов, а полная стоимость сооружения составила сорок один миллион восемьсот сорок восемь тысяч восемьсот двадцать шесть рупий, семь анн[97]и шесть паев.[98]Исследовал разные мнения по поводу того, кто же на самом деле возвел чудо света, и ложные притязания итальянского ювелира Джеронимо Веронео. Услышал миф о втором Тадж-Махале и таинственные слухи о третьей могиле, спрятанной в подземных чертогах. Мог подолгу рассуждать об искусстве pietra dura,[99]использованном в растительных узорах на стенах усыпальницы, и об особенностях сада, устроенного в персидском стиле. Мой беглый английский мгновенно дал возможность хорошего старта. Иностранцы валили ко мне толпами; довольно скоро слава о гиде Раджу разнеслась повсюду. Впрочем, это не значило, что я действительно в чем-то стал разбираться. Ни в коем разе. У меня была информация, но не знания. Экскурсовод Раджу почти не отличался от попугая, который прилежно повторяет чужие речи, не понимая ни слова.

Со временем я научился говорить японским туристам: «Коничива», русским — «Дазведанья», «Мучос грациас» — щедрым испанским толстосумам и «Хауди!» американским лохам. К огромному сожалению, мне так и не встретилось ни единого австралийца, которого можно было бы хлопнуть по спине и сказать: «Здорово, братан! Ща, вооще, такое услышишь про эту понтовую усыпальницу — мама не горюй!»

А главное: в карман потекли денежки. Не то чтобы настоящее богатство, однако хватало заплатить за квартиру, время от времени угоститься в «Макдоналдсе» или отведать пиццы и даже отложить кое-что на черный день. Хотя, пожалуй, для того, кто большую часть своих лет провел под открытым небом, затянутым тучами, «черный день» — понятие растяжимое. И потом я столько уже невзгод натерпелся и так часто вздрагивал, заметив на дороге джип с красной мигалкой: не меня ли хотят забрать за убийство Шантарама, безвестного налетчика или даже Неелимы, — что не видел смысла строить далеко идущие планы. Деньги, как и сама жизнь, представлялись мне скоропортящимся продуктом. Легко достались — легко расстались. Стоит ли удивляться, что скоро я прославился среди соседей как «добрая душа».

Во флигеле обитал весьма разношерстный народ: бедные студенты из дальних деревень, государственные служащие, которые втихаря сдавали внаем свои официальные апартаменты по баснословным ценам, машинисты, прачки, садовники, повара, уборщицы, водопроводчики, плотники и даже один поэт с непременной растительностью на подбородке. Со многими я успел подружиться. Оказалось, история императора Шах-Джахана и Мумтаз-Махал не единственная в этом сонном городке.

Лайджванти слыла среди нас главной поставщицей новостей. Стоило ей приложиться ухом к земле, как эта женщина уже располагала сведениями обо всем, что творилось по соседству. Служанка знала наперечет всех домашних изменщиков и тиранов, пьяниц и сквалыг, взяточников и злостных неплательщиков ренты. Невзирая на явную преданность хозяйке, Лайджванти была иногда не прочь разболтать кое-какие дворцовые секреты. От нее-то я впервые услышал о бурном прошлом Свапны Деви. По слухам, у королевы был страстный роман со старшим братом покойного мужа Кунваром Махендрой Сингхом, но потом она якобы с ним разругалась и отравила опостылевшего любовника. Еще говорили, будто бы в Бенарес от их незаконной связи на свет появилась дочь. А что с ней сталось и как ее звали, никто не интересовался.

Однажды вечером ко мне заходит Шакил, один из бедных студентов, проживающих во флигеле.

— Раджу бхай, можно тебя попросить об одной услуге? — мнется он.

— Да, а в чем дело? — отзываюсь я, уже догадываясь, что будет дальше.

— Понимаешь, в деревне отца случилось наводнение. В общем, на этот раз он не выслал денег, как обычно. А заплатить за учебу нужно до понедельника, иначе меня отчислят. Не мог бы ты дать мне взаймы сто пятьдесят рупий? Обещаю все вернуть через месяц, когда из деревни придет очередной перевод.

— Конечно, Шакил! О чем речь. Великий поэт Наджми уже взял у меня полсотни, еще сто рупий — Гопал… Хотелось отложить на новую рубашку, но так и быть. Твоя нужда важнее моей. Бери все, что осталось.

Лайджванти приглашает меня и Шанкара к себе на ужин. Она не замужем и живет во флигеле одна. Первое, что при входе сразу бросается в глаза, — необычайный порядок. Это самая чистая комната, какую мне доводилось видеть. Каменный пол натерт до блеска. Кругом ни пылинки. Постельное покрывало лежит без единой складочки. Украшения на полке расставлены с геометрической точностью. И даже кухонька вылизана до такой степени, что можно поверить, будто в печке образуется не черная, а белая сажа.

Шанкар и я садимся на стулья. Служанка в розовом сари опускается на кровать и с волнением принимается рассказывать нам о своей сестре Лакшми, которой недавно стукнуло девятнадцать и которая осталась в деревне, приблизительно в тридцати километрах от Агры. Точнее говоря, о том, как подыскать ей подходящего жениха.

— А ты-то сама? — удивляюсь я. — Разве старшая дочь в семье не должна выходить замуж первой?

— Так-то оно так, — отвечает Лайджванти, — но наши родители умерли пять лет назад, и я была ей не просто сестрой, а заменяла и мать, и отца. Нельзя же думать только о себе. Вот выдам Лакшми за хорошего человека, тогда и возьмусь искать своего принца.