Читать книгу "Гость внутри - Алексей Гравицкий"

– Кому я нужен на фиг? – обозлился я. – Господи, что я, банкир? Или президент? Или бизнес у меня крутой? Я бомж! Беглый из психушки бомж!

– Бежать… – пронесся в моей голове шепоток Петра. В последнее время он говорил все реже и реже, замыкаясь в себе, словно засыпая.

– Все мы тут беглые, если подумать, – сказал дядя Дима.

– В смысле?

– Вот тебе и в смысле! Откуда, ты думаешь, мы тут взялись? Просто так, жили-были, а потом бац! И у тебя в голове! Или, может быть, ты считаешь себя реально больным? Расщепление сознания там, галлюцинации? Так?

– Ну… – От агрессивности его слов я растерялся.

– Танк переверну! – зло буркнул дядя Дима и замолчал.

Мы сидели в парке перед «Макдоналдсом», рядом, в урне, лежали пустые коробочки от гамбургеров и картошки. Карман новой куртки оттягивал кошелек с деньгами. Ночь пожара осталась далеко позади. Я много успел сделать за ту неделю, которая прошла с тех пор. Нашел отцовский схрон с деньгами, купил одежду, отъелся. Поначалу, конечно, хоронился по подвалам, на улицу выходил только ночью, прячась от людей, даже от бродяг. Но однажды случайно оказался на той самой улице, и память выплюнула на поверхность: «чердак, голуби, отец, деньги». После этого материальные мои проблемы были на время отодвинуты на второй план. Город снова казался добрым, настоящим, а не сделанным из грязного картона.

– Когда ты умираешь, – подал голос Егор, – мир изменяется вокруг. И иногда бывает даже трудно понять, что ты умер. Это же очень субъективно. Кажется, что изменился мир. А все совсем не так. Просто ты умер. Но объективного нет.

– Я не понимаю. Почему нет объективного?

– Потому что мы взаимодействуем с окружающей реальностью исключительно через наше восприятие. Оно и диктует нам определенные правила игры. Те самые, где говорится, что камень твердый, огонь горячий, дурак – глуп, а мудрец – умен. Человек испытывает огромный соблазн сказать, что все и есть именно так, на самом деле. Чаще всего он этому соблазну и поддается. Но стоит только случиться чему-нибудь необычному, неординарному, не вписывающемуся в правила и нормы, как объективная реальность рушится. Фактически это происходит потому, что никакой объективной реальности и нет вовсе. Все вокруг чистый субъективизм. И при определенных условиях камень мягок и проницаем, огонь холоден, а глупец толкует истину. До определенных пределов объективной считалась только смерть. Но и это не так. Смерти нет. Это изменился мир. Или просто сместились понятия о реальности. С другой стороны, может быть, мир остался прежним, но изменился статус человека и его сознания. Статус – мертв. Человек перешел в ситуационную игру с другими правилами. Видишь, невозможно сказать, что действительно реально в этом мире, а что нет. Все субъективно.

– Мир – это объективная реальность, данная нам в ощущениях.

– Да. И наше ощущение делает его субъективным. Смерть – это совсем не то, что принято думать о ней.

– Так к чему ты это все?

– Собственно, к тому, что все мы умерли. Но мир, изменившийся вокруг нас, превратился в то, что принято называть адом. И мы сбежали. И я, и дядя Дима, и Петр. Собственно, благодаря Петькиному таланту мы и бежали.

– Какому таланту?

– Таланту к побегу, конечно. А ты…

Егор замолчал, словно замялся.

– Что я?

– А ты просто… Не обижайся, ты уже уходил из этого тела. Так уж получилось.

Мне вспомнилась красная ванная. Черные точечки метадона. Страх. Боль.

Нет. Не так.

Ведь сначала был метадон. Я лежал в кровати, укрывшись простыней. Я смотрел в потолок. И тогда пришли они.

– Я умер?

– Умирал. Но пришли мы, и как-то так получилось, что ты остался жить.

Я вспомнил боль их прихода и вздрогнул.

– А потом?.. Я же умер тогда? В ванной.

– Понимаешь, – Егор говорил медленно, – все очень субъективно. И с какой-то точки зрения…

– Хватит, – оборвал его я. – С одной точки зрения, с другой точки зрения… Что было там, в ванной?!

– Я не знаю. Наверное, наш приход что-то изменил, и теперь мы имеем то, что мы имеем. Если посмотреть на это так…

– Он прав, Егор, – оборвал его дядя Дима. – Хватит. Ты пытаешься объяснить все, но это же невозможно. Мне кажется, что правильней остановиться на том, что есть сейчас. Сейчас в одном теле живут, именно живут, несколько человек.

– Остановиться, конечно, можно, – протянул Егор. – Но…

– Но это ничего не объясняет, – продолжил я за него.

– А что бы тебе хотелось объяснить? – спросил дядя Дима.

– Ну, например, зачем меня убивать? С чего мы начали…

– Я вижу несколько вариантов.

– Например?

– Например, вернуть нас туда, где мы должны находиться, – неохотно сказал дядя Дима. – Хотя на это у Егора может быть своя версия.

– Она и есть, – подтвердил Егор. – Хотя сути она не меняет. Может быть, только мотивация иная…

– То есть меня хотят убить из-за вас? – резюмировал я.

Мои соседи молчали.

– А еще какие версии? Есть идеи?

– Есть, – ответил Егор. – Тебя хотят убить из-за тебя.

– И что же во мне такого особенного?

– Тут я тебе не большой помощник. Может быть, тебе мог бы помочь в этом Саша, но где ж его искать теперь?

– Ключ и дверь, – пронесся шепоток где-то позади меня. – Ключ и дверь…

Я обернулся, но никого не увидел. Только какие-то жалкие кустики тужились выплюнуть свежие листочки из обглоданных веточек.

– Петр? Что ты сказал? – тихо спросил я. – Повтори?

Но он молчал. Интерес Петра к жизни заключался только в одном – в побегах. Все остальное проходило по касательной. Он был как подземная река, с мощным скрытым течением, которое нет-нет да выбивало из земли неожиданные родники.

– Я ключ, и я дверь. Но кто мне сможет помочь?

– В чем? – поинтересовался Егор.

– В том, чтобы избавиться от всего этого. Я не просил, я не хотел. И не хочу.

– Думаешь, это кого-то интересует? – подал голос дядя Дима. – Хотел ты или нет. Теперь это не имеет никакого отношения к делу.

– Нет, имеет! – Я крикнул и тут же осекся, испуганно оглядываясь вокруг, не заметили ли? – Имеет. Еще как имеет. Если я не хотел, если я не просил, значит, я не виновен. Это не может быть наказанием.

Дядя Дима хмыкнул, а Егор спросил:

– А кто тебе сказал, что это наказание?

– Да уж не благословение…

– Нет. Не благословение. Просто судьба.

– Я никогда не был фаталистом.