Читать книгу "Королева ангелов - Грег Бир"

Через некоторое время Ричард встал, зажал в руке бумаги и планшет, кивнул каждому из них и поблагодарил всех присутствующих, пожал руку мадам и вышел из комнаты. Надин следом.

– Зачем ты прочел им это? – спросила она, повисая на его длинной руке. – Оно еще не готово. Ты же знаешь.

Смятение. В самом деле – зачем? Ради немедленного удовлетворения; вопреки тому, что он им сказал, он чувствовал, что это шедевр, уже законченный и доделанный. К чему огорчаться?

– Мне нужно идти, – спокойно сказал он.

– С тобой все в порядке, Ричард? – спросила Надин. Он посмотрел на нее, раненый орел, кивнул. Оставив ее в доме, прошел мимо ары.

– Приходите снова, – проскрипел ара, отыскав в своих проржавевших внутренностях случайную искру активности.

Ричард не стал вызывать автобус. Слегка покачиваясь, он пошел вдоль дороги налево направо вниз и в двух километрах от каньона вышел в коммерческий район теневой зоны.

В торговом центре этого древнего уголка располагался «Салон древних психических искусств» для тех, кто полагал истинную коррекцию опасностью, но чувствовал, что нуждается в посторонней помощи; магазин, где сдавались кабинки с предназначенными для секса арбайтерами, называемых трахоботами или проститутами; автоматизированный круглосуточный мини-маркет, почти непрерывно оглашаемый грохотом небольших доставочных тележек, выезжающих из него на самоуправляющие торговые дорожки и заезжающих с них. На углу перед этим уголком обыденной жизни Ричард поймал автобус на остановке для вызова транспорта.

Ему требовалось стороннее мнение, но он опасался, что поход на винное ранчо или в «Тихоокеанский литературно-художественный салон» будет равносилен тому, чтобы убить свою рукопись раз и навсегда. И там, и там сочувствия или понимания ждать нечего. Этого я и не заслуживаю.

Он знал, что он круглый дурак. Монах вышедший из монастыря после долгих лет целибата затевающий новую любовь неуклюжая скотина с пальцами-сосисками пишет на неразрешимую тему дерзко тщится представить себе глубинные мысли Эмануэля Голдсмита во время этой величайшей из загадок: человека, когда он предался злу.

Он поднял беспорядочно скомканные листы и подумал, не бросить ли их на пол автобуса и забыть о них, мазнул пальцем по странице, другой, расправил их, перечитал, нашел тут и там жемчужные зерна успеха в навозе неумелости.

Не все потеряно. Кое-что оставить и вырезать. Нечего было надеяться все сделать идеально уже в первом черновике. Глупо. Мне нужен совет, а не просто неуклюжее осуждение.

Глядя в окно, он покачал головой и улыбнулся. Вот вам писательский ум. Вечно дураковатый, вечно оптимистичный. Завсегдатаи литературного салона могли оказаться лучше, чем группа мадам. Особенно Джейкоб Уэлш; странный человек, но лаконичный в своей критике и чуждый жестокости; оставляет это антиматерии Ермаку. Возможно, Ермака там нет, хотя они редко приходят не вместе.

Автобус высадил его за квартал до винного ранчо и литературного салона, и он стоял под прохладным балдахином небес, наблюдая, как золотая линия отраженного солнечного света пересекает бульвар. Он заморгал, глядя на стены Комплекса и единственную зеркальную плиту в этой стене, отражающую солнечный свет, указывающую прямо на него, и внезапно увидел свое отражение – попавший в свет прожектора кролик, приговоренный к садку. Такой потерянный и не ведающий о силах, им движущих, нежный и ласковый только в опьянении своей слепотой; трезвость приносит мрачное осознание и боль. Ему не терпелось записать это, но он снова покачал головой и усмехнулся тому, как крепко засело в нем эта новая непреодолимая тяга писать.

Завсегдатаям литературного салона не вывести его из равновесия. На этот раз он будет готов к этому, в отличие от чтений у мадам де Рош; встроится шестеренкой в предлагаемый механизм.

Винное ранчо было закрыто, причина на лаконичной электронной табличке, прилепленной к старой стеклянной двери, не указана. «Без обид, – подмигнула она. – Сегодня мы собираемся быть людьми. Приходите позже, когда?» Он узнал типичный голдсмитовский ритм; не Голдсмит ли написал это для них много лет назад? Или теперь он навязчиво находит Эмануэля повсюду?

«Наше состязание – как кислота в узкой канавке в металле; мы вытравляем. Надежду?» Так писал десять лет назад Голдсмит, побитый жизнью. В день, когда он написал это, они, Ричард и Эмануэль, посетили винное ранчо и пили с вином грустную веселость; Ричард наслаждался в обществе поэта слабым духом товарищества. Роман с недостойной дамой или небрежный отказ в издательском мире – Ричард не мог вспомнить, что привело Голдсмита к печальному безгневному спокойствию и необходимости опереться на Феттла. Разрыва в славе и достижениях между ними практически не существовало; Ричард испытывал к приунывшему симпатию, сочувствие, свойственное людям инстинктивное желание помочь. Голдсмит написал то стихотворение на статкине, смахнув с него крошки на пол. Тридцать строк отчаяния от масштабов неведения человечества о самом себе.

Феттл наблюдал, как табличка мигает, меняя надпись.

Они тогда торжественно уплатили официанту двадцать центов за статкин и отнесли его на квартиру к Голдсмиту. Тогда Голдсмит жил на Вермонт-авеню, в теневой зоне, а не в высотных Комплексах. Он вставил статкин в рамку и переписал стихи, пока чернила не облезли. После он много лет держал дома пустой статкин в рамке и называл его «квантовой критикой: Бог изничтожает все наши жалкие попытки самовыражения».

Ричард довольно быстро прошел небольшое расстояние до «Тихоокеанского литературно-художественного салона» и увидел через абрикосовое стекло в длинном окне кучку завсегдатаев и членов клуба. Ермака видно не было; но Уэлш присутствовал. Ричард вошел, заплатил за вход арбайтеру, наряженному Сэмюэлем Джонсоном, и сел на свободный табурет у длинной дубовой барной стойки, за которой обслуживала клиентов сострадательная Мириэль, частичная трансформантка с норковым мехом вместо волос на макушке и мерцающими чешуйками на щеках. Дочь владельца заведения, которого все знали исключительно как господина Пасифико.

– Мириэль, – доверительно обратился он к ней, показывая рукопись и планшет, – после долгого простоя у меня заминка с новым сочинением. Я вроде как расписался, но мне нужна критика.

– У нас в такой час не бывает ни литкритики, ни чтений, – сказала Мириэль, но посочувствовала его виду грустного орла и коснулась руки Феттла пальцами в золотых колпачках. – Однако если есть потребность, то почему бы нет? Я соберу кружок для обсуждения. Вы пишете? Чудесно! Конец многолетнему творческому застою, верно, господин Феттл?

– Многолетнему, – согласился он.

Она смотрела на него большими теплыми карими глазами, норковый мех на голове топорщился. Несмотря на сочувствие, ему она напоминала скорее крупную крысу, а не норку. Мириэль перегнулась через стойку и обратилась к остальным, прежде всего к Уэлшу.

– Эй, завсегдатаи, – сказала она. – Наш друг вышел из творческого застоя, принес новое сочинение. Господин Уэлш, нельзя ли по этому случаю собрать сегодня кружок?