Читать книгу "Между панк-роком и смертью - Трэвис Баркер"

Адам увидел меня и стал нести какую-то чушь: «Ого, смотрите, кое-кто устроился поудобнее». Я решил, что раз мы так удачно долетели сюда, то можно надеяться на безопасный перелет домой.

Самолет покатился по взлетной полосе – казалось, это заняло целую вечность. Потом я узнал, что мы ехали не по той полосе и не в ту сторону. Минут двадцать мы только ехали, и все уже засыпали. Я тоже устал, но никогда не позволял себе заснуть перед взлетом.

Я произнес свою обычную молитву: «Пожалуйста, храни нас в безопасности весь этот перелет. Пожалуйста, позаботься о нас, пожалуйста, верни нас домой к нашим семьям. Я люблю тебя, мама. Я люблю тебя, Боже. Аминь». Потом я закрыл глаза, ожидая увидеть ту яркую горизонтальную полосу – знак, что всё в порядке. Я ее не увидел, поэтому всё повторял и повторял свою молитву, пытался сильнее зажмуриться, но полоса так и не появилась.

Наконец самолет остановился, и я ощутил, как завелись двигатели. Самолет завибрировал, мы приготовились взлетать.

Мы ехали всё быстрее и быстрее и еще не оторвали хвостовую часть от взлетной полосы, как вдруг я услышал: «БАХ! БАХ!»

Раздался такой звук, как будто кто-то стрелял в самолет, но самом деле это лопнули покрышки шасси. А потом самолет потерял управление.

Сначала он проехал брюхом по земле и загорелся еще до того, как взлететь. Затем салон стал заполняться дымом.

Потом мы наконец взлетели, и в воздухе нас стало дико трясти: мы то набирали высоту, то снижались и снова задевали взлетную полосу. Так происходило каждые секунд десять или около того – но по ощущениям между ударами проходило несколько долгих минут. Каждый раз, когда мы снижались, я смотрел в иллюминатор и старался держать себя в руках, видя, как приближается земля.

Из дыма в салоне разгорелся огонь, и пламя продолжало расти. Это была самая ужасная поездка, какую только можно себе представить: самые сумасшедшие американские горки, умноженные на десять, только еще в темноте и в огне.

Я орал во всю глотку: «Остановите этот чертов самолет!» Самолет неудержимо трясло. Я так сильно испугался, что стал молиться вслух, почти крича. Но никто ничего не слышал. Самолет ударился о землю четыре или пять раз, и каждый раз у меня перед глазами проносилась вся жизнь. В считаные секунды я увидел несколько десятилетий своей жизни, небольшими отрывками. Похоже на быструю перемотку вперед на DVD: я увидел маму, я увидел папу, я увидел своих детей, я увидел концерты с Марком и Томом и с Робом и Тимом. Казалось, само время замедлилось, чтобы мне всё это показать.

Я знал, что худшее впереди: сейчас я умру.

Самолет проломил ограждение аэропорта и переехал через шоссе, а последним нашим препятствием стала набережная. Это был оглушительно сильный толчок, и мы остановились.

Мне было плохо, но глаза у меня всё еще были открыты. Я поверить не мог, что жив. Я едва мог дышать и открыть глаза, но каким-то образом отстегнул ремень и сквозь дым пошел к Адаму, который вырубился, и разбудил его. Потом я попытался пробраться к Крису и Че, но между нами стояла стена огня – я не смог через нее пройти, и у меня загорелись руки.

В этот момент меня охватила паника. Я дернул за ручку аварийного выхода и выбил дверь. Адам стоял прямо за мной. Я выпрыгнул – прямо на крыло самолета, где был топливный бак. Я весь измазался топливом и загорелся – горело всё тело: и ноги, и спина.

И я побежал.

Адам перепрыгнул через крыло, чтобы не загореться. Он бежал за мной и видел, что я весь охвачен пламенем. Он достал телефон и позвонил нашему менеджеру, Эл Ви. Я слышал, как он кричит: «Эл Ви, наш самолет только что разбился! Трэвис горит! Что мне делать, черт побери? Я бегу за ним! Черт, помоги, помоги!»

На бегу я снял футболку, кепку, сбросил шорты – но не мог перестать гореть. Я был голый и бежал со всех ног, придерживая рукой гениталии, – всё остальное тело горело, – и я всё бежал, надеясь, что так потушу огонь.

В тот момент мне казалось, что я бегу ради своей семьи. Меня ничто не волновало, кроме моих детей, отца, сестры, Шэнны. Я испытывал самую безумную боль в жизни и не думал, что выживу.

Я бежал до самого шоссе. По шоссе ехали машины – я слышал, как люди сигналили и кричали, и в этом хаосе кто-то проорал: «Стой, ложись на землю и катайся!»

А я всё бежал и продолжал гореть. Парень всё кричал: «Стой, ложись на землю и катайся!» – и наконец смысл его слов до меня дошел. Я упал на землю и стал кататься, совсем голый. Мне казалось, что я так катаюсь уже несколько дней.

Почти всё пламя я потушил, остались только ноги – единственный раз в своей жизни оказался в самолете без обуви, и носки пропитались топливом, когда я выбирался из самолета по крылу.

Меня догнал Адам. Он снял рубашку и стал тушить ею мои ноги: всё бил и бил по ним рубашкой и с десятой попытки наконец потушил пламя. Пока он меня тушил, здорово ожег руку и шею – а ведь из самолета выбрался в целости и сохранности. Если бы он тогда этого не сделал, вероятно, сейчас у меня не было бы ног.

Примерно через шестьдесят секунд самолет взорвался. Я лежал на земле рядом с Адамом и кричал: «Мы живы?!»

16. Иное настроение

«Где Крис?! – кричал я Адаму. – А где Че?!» Приехали копы, но ничем нам не помогли. Они даже не поняли, что мы попали в аварию, – просто спросили, что мы делаем на дороге. Потом приехала «Скорая», и только тогда до них дошло, как нам плохо: мы только что пережили авиакатастрофу[55].

ЛОУРЕНС «ЭЛ ВИ» ВАВРА (менеджер)

Адам позвонил мне из машины «Скорой помощи» и попытался всё объяснить: «Не думаю, что Че и Крис выбрались. Я не знаю, что случилось». А потом я услышал, как парамедики говорят ему, что нужно положить трубку, чтобы они могли оказать ему помощь, и он сказал: «Эл Ви, я не понимаю, черт возьми. Я только что попал в авиакатастрофу, а эта цыпочка говорит мне положить трубку». Я попросил его перезвонить мне, когда он узнает, в какую больницу его положат, но не думаю, что он узнал, потому что его ввели в состояние искусственной комы.

Нас с Адамом отвезли в больницу на срочную операцию: у меня были ожоги третьей степени на 65 % поверхности тела. По всему телу образовались сгустки крови, так что мне в ноги вставили три фильтра.

Следующие несколько месяцев прошли как в тумане. Мы переезжали из одного отделения интенсивной терапии в другое, пока не оказались в ожоговом центре Джозефа М. в Огасте, штат Джорджия: мне делали переливание крови, которое длилось сорок восемь часов, и снимали с меня огромные лоскуты кожи. В какой-то момент даже обсуждали ампутацию ступни, потому что на теле не хватало кожи для трансплантации.

Я мало что помню из того времени в Джорджии. Помню только, что лежал в больнице весь в проводах и скобках. Знаю, что меня там навещали мой папа, Марк, Скай, Шэнна и мои самые близкие друзья. Я всё спрашивал их о том, что случилось с остальными пассажирами самолета. Они снова и снова мне повторяли: Адам лежит в соседней палате, Крис и Че погибли, пилоты погибли, – но мне давали столько лекарств, что я ничего не понимал.