Читать книгу "Когда кончится нефть и другие уроки экономики - Константин Сонин"

Тот же Томас Фридман в публицистической заметке “Первый закон нефтяной политики” вывел правило: чем выше цены на нефть, тем меньше свободы. Фридман не проводил сколь-нибудь серьезного анализа данных, а нарисовал очень простой график: мировые цены на нефть против индекса свободы прессы для России. Зависимость очевидная: чем выше цены на нефть, тем хуже для свободы. Политолог Майкл Росс, проведя значительно более серьезную работу с данными, выяснил, что чем меньше запасы природных ресурсов, тем выше шансы на то, что в стране установится демократический режим[73]. Это правило выполняется, даже если учесть многочисленные дополнительные факторы, включая принадлежность какой-то страны к региону, где преобладают диктатуры. В более богатых (читай: более развитых) странах отрицательное влияние и нефти, и других природных ресурсов менее заметно, чем в бедных. Ну и, наконец, помните, о чем мы говорили в главе о свободе прессы? В странах, где нет демократии и есть природные ресурсы, средства массовой информации в целом менее свободны, чем в таких же странах без ресурсов. Это мы знаем точно.

Проблема неравенства
урок № 23. Неравенство – необязательно следствие экономического спада

Имущественное неравенство в России всегда было политической проблемой. Отвечая на вопросы социологов, люди говорят о негативном отношении к богатым, а на думских выборах 2003 года, последних свободных выборах в XXI веке, большинство избирателей проголосовало именно за те партии, которые выступали за перераспределение от богатых к бедным. Больше того, те же социологические опросы показывают, что у граждан есть довольно четкое – это не значит правильное! – представление о том, почему неравенство так велико. Значительное большинство считает, что все дело в незаконной приватизации 1990-х и, следовательно, нынешнее распределение доходов несправедливо.

В этой логике есть очевидная неувязка: пусть исходное распределение было равномерным (оно таким не было, но допустим, что было), а потом собственность досталась гражданам неравномерно и несправедливо. Это объясняло бы имущественное неравенство и неравенство доходов, которые включают в себя доходы на капитал, но ничего не говорило бы о неравенстве трудовых доходов и не объясняло бы разницу в зарплатах – платят-то не в зависимости от того, сколько у человека имущества, а в зависимости от того, насколько востребованы навыки, которыми он обладает. Такое неравенство приватизацией объяснить невозможно. Может быть, оно не так велико?

Велико. Экономисты из Российской экономической школы Сергей Гуриев и Андрей Рачинский оценили неравенство трудовых доходов жителей Москвы в начале XXI века[74]. Для этого им пришлось воспользоваться базой данных о подоходном налоге москвичей за 2004 год. Оказалось, что уровень неравенства трудовых доходов очень высок. Возможно, он даже выше, чем уровень имущественного неравенства, которое оценить по налоговой базе данных, конечно, невозможно. Так в чем же дело?

Статья Гуриева и Рачинского лишь описывает неравенство, но мало помогает в поисках объяснений. Естественный способ – сравнить нашу страну с той, где, во-первых, похожий уровень неравенства, а во-вторых, где эта область экономических исследований более развита. Бессмысленно сравнивать Россию со Швецией: там никогда не было такого расслоения; почти бессмысленно сравнение с Нигерией, потому что о нигерийском неравенстве известно еще меньше, чем о российском. Однако нужная страна есть. Таблица показывает удивительное сходство: в пределах самых богатых 10 % населения Москва чрезвычайно похожа на Америку.

Догнали Америку.

Концентрация доходов в России практически такая же, как в США

Доля доходов, приходящихся на разные группы населения

Источники: Piketti, Saez (2004) для США, Guriev, Rachinsky (2004) для России

Новая волна

Так что там, в Америке? Еще в середине 50-х годов прошлого века Тед Соренсен, помощник сенатора от штата Массачусетс, периодически просматривал сводку публикаций местной торговой палаты. На титульном листе был приведен лозунг организации: “Большая волна поднимает все лодки”. Эта фраза так понравилась Соренсену, что он включил ее в речь своего патрона, который к тому времени уже стал президентом США. В устах Джона Кеннеди она означала попросту, что экономический рост снимает все проблемы – и социальные, и политические. И на протяжении следующих десятилетий не было сомнений: когда экономика растет, все довольны. Однако на исходе пятого десятилетия постулат стал вызывать сомнения.

В самом успешном году первого десятилетия XXI века, 2004-м, американская экономика выросла на 4,2 %. Это намного ниже, чем у лидеров мирового роста последнего десятилетия – Китая и Индии. Это ниже, чем у африканских стран, которые стали расти совсем недавно. Наконец, это намного ниже, чем было в начале XXI века у стран, которые еще за пятнадцать лет до этого были социалистическими. Между тем это чуть ли не вдвое выше, чем рост в большинстве остальных развитых стран. И при этом опросы общественного мнения показывают, что большая часть американцев считает, что их экономическое положение ухудшается. Казалось бы, чем может быть недоволен обычный американец в период относительно быстрого роста? Он недоволен неравенством.

Особый путь Америки

Неравенство

Когда профессор экономики объясняет студентам разницу между средним и медианным доходом, то есть доходом человека, который зарабатывает больше, чем половина граждан страны, он приводит такой пример. Представьте, что вы сидите в баре и вдруг в него входит Билл Гейтс, чьи доходы составляют сотни миллионов долларов в год. Средний доход присутствующих увеличивается в десятки раз, в то время как медианный – если в баре сидит больше одного человека, конечно, – практически не меняется. (В жестком российском варианте это звучит так: “После того как посадили Михаила Ходорковского, средний доход российского заключенного вырос на 10 тысяч долларов”.)

Это различие – между средним и медианным доходом – позволяет понять суть проблемы. Вместе с экономикой растет средний доход, однако если большая часть новых доходов достается все более узкой группе самых богатых, то медианный доход не меняется и может даже снижаться. Десять лет назад принстонский экономист Пол Кругман беспокоился о том, что медианная реальная заработная плата работника, не занимающего руководящих позиций в компании, к середине первого десятилетия XXI века была ниже, чем тридцать лет назад, и это, казалось Кругману, превращается в долгосрочный тренд. Следующие десять лет скорее подтвердили, чем опровергли предположение Кругмана.