Читать книгу "Тур - воин вереска - Сергей Михайлович Зайцев"

Иосия, вдруг заметила Сара, мертвенно побледнел. Тогда Сара, предчувствуя беду, обернулась. Прямо за спиной у неё стоял Тур — возвышался над ней могучим утёсом. Спустя мгновение уже Сару ноги в погреб унесли, и голоса её долго никто не слышал.

Тур положил на прилавок перед Иосией несколько серебряных монет:

— Народ не жалуется на тебя, Иосия. Говорят, что ты торгуешь честно. Торгуй и дальше так. Мои люди не тронут вас. А деньги... чтобы ты знал: мы не отнимаем, мы покупаем.

Иосия, хоть и боялся очень — за семью свою главным образом, — был человек мужественный. И хранил с виду спокойствие. А душа, немало в этот вечер претерпевшая, так и возликовала. Увидел ясно Иосия, что дорожка, по которой он шёл сам и вёл чад своих и жену, не кончается завтра-послезавтра, и хотя время настало смутное, тёмное, появляется впереди свет.

Голос же Тура был ему совсем незнакомый. Видно, и правда мрачным молчанием он на Сару страху нагонял... или ему нечего было сказать.

...Потом, бывало, и в другие вечера приходил Тур со своими людьми в корчму. Насытившись, Тур обычно уходил — с Певнем или Волком или один. А люди его, случалось, надолго оставались — и за полночь, и до утра. И пили, и горланили песни, и веселились с доступными девками, какие слетались на пьяный шум, словно пчёлы на мёд. И веселье дружины Туровой в корчме зачастую переходило в необузданные сатурналии. Но Иосию с Сарой не трогали, как сам Тур и обещал. А на денежки, что лесные гости в корчму несли и щедро в ней оставляли, Иосия мог бы теперь и вторую корчму построить.

Уже в другие вечера Сара тоже слышала голос Тура. Но и ей он показался незнакомым. Что, впрочем, ничего особенно не значило, так как многие местные господа в корчму Иосии, да и в другие корчмы, отродясь не захаживали, с корчмарями не знались, о погодах не заговаривали и всякого отребья, что возле той или иной корчмы ошивалось, высокомерно сторонились. Женское любопытство, понятно, продолжало тихонечко мучить Сару, но она, женщина мудрая, иногда старалась слушаться мужа, и если Иосия говорил, что «не должно женщине знать, что не должно», то этому запрету можно было и последовать. Однако приглядываться к Туру издали или близко ей никто не запрещал, и она приглядывалась, вольно или невольно, делала себе кой-какие заметки в памяти, сравнивала с тем или иным из местных панов, и дело у неё более того не шло. По осанке, по белым рукам, по манерам обходительным — он был явно благородный человек. Он мог быть и из дальних краёв — из-под Вильни, или из Мира, а может быть, и из Могилёва, и даже из русских земель. Но мог быть и из местного он рода. Из семейства Ланецких, например. Взять Радима ихнего — чем не Тур!.. Впрочем, Радима Сара давно уже не видела; несколько лет, должно быть, прошло — совсем зелёным юношей помнила его. Он всё в Могилёве обретался, а сейчас, после пожара, вроде появился здесь... Да что Радим! Того, кто скрывался под именем грозным и под дивной личиной Тура, под шлемом его, с таким же успехом можно было бы поискать и в семействе Контовтов, у них хватает молодых и статных мужчин; и из Соколов можно похожих найти — статью, повадкой и белыми руками; и из Борейко, и из Белозоров, из Скарбеков, Монтвидов; есть в здешних землях и другие славные роды: вот, к примеру, Волк или душка Около-Кулак... Рассыпались, однако, все предположения Сары, не имея ясных подтверждений. Что за человек — этот Тур? Пойди спроси его, если тебе не боязно!.. Одно слово: Тур. Никто не знал, что это за Тур. Только самые надёжные люди его знали, но роток держали на замке. Ни матери с отцом не проговорились бы, ни любимой не доверили, ни под пыткой бы не сдали.

Довольно быстро изменилось у Иосии с Сарой отношение к Туру: если раньше весьма боялись его и все ждали — вот-вот сейчас грабить их начнёт, как уж многих из авраамова племени в округе ограбил (да пусть! да пусть! только бы жизнь не отнял!), то спустя всего несколько дней привыкли к своему опасному и таинственному гостю и бояться его перестали. Угождали ему теперь исключительно из уважения. А он щедро расплачивался серебром, и каждое появление Тура с людьми его в корчме было для Иосии и Сары очень прибыльно. За прибылями и страх совершенно прошёл; так это в жизни бывает: где выгодно, там уж и не боязно, и находятся удобные оправдания...

Огромный мир в маленькой келейке

В скромном, совсем небольшом доме отца Никодима была у единственной и беззаветно любимой дочери его маленькая комнатка — окошком в палисадник с розовыми кустами, в которых весной и летом сладкозвучно пели-щёлкали соловьи; райский уголок являл собой этот палисадничек. А комнатка у Марийки — словно келейка монашенки была: кроватка от стены до стены с опрятной постелькой, столик у окошка, стульчик под ним, на стене — полочка с рукоделием и подсвечником и иконки в киотах и складнях в красном углу. Тесно бывало Радиму в келейке у любимой: садился у окна — плечами свет загораживал; садился на кроватке — за ним было икон не видать; а у стены он садился — едва не рушилась полочка... Однако нигде не было так просторно любящему сердцу его, как в этом милом, уютном девичьем мирке; и нигде не было так приятно его взору, ибо вся мирская красота, как её понимал он, была в этой комнатке перед ним — в образе юной хозяйки её; быть может, в раю было бы так же хорошо его сердцу, возможно, райские кущи чудесные и райские птицы живописные на веки вечные прельстили бы его взор, но в раю наш Радим ещё не бывал.

Уже и розы отцвели, и соловьи поулетали, а всё Радиму было хорошо, и с каждым днём всё жарче разгоралось его любящее сердце, и забирало сердце власть над всеми думами его, и всё яснее ему становилось, что без Марийки — случись с ней что или разлюби она его — не жизнь ему будет, а беда, недуг неизлечимый, не весна, что сейчас видится бесконечной, с цветами белоснежными в полнеба, а холодная и тёмная... нескончаемая мука-зима. Вздрагивало сердце от этой мысли, и он гнал её. А Марийка, притворив плотнее дверь, целовала любимому волосы; долго она его ждала.

— Твои волосы пахнут полем...

— Это ветер запутался в волосах, — и ловил Радим устами её уста.

Марийка опускала голову ему на грудь.

— Грудь твоя пахнет дымом...

— Это мы жгли листья во дворе, — расплетал ей Радим косу, алую ленту суженый дарил.

Марийка прижимала руки его к своим щекам.

— Руки твои пахнут железом...

— Я помогал Криштопу запирать замок.

Дух бесплотный, ангел бестелесный

Как видно, Любаша, вся охваченная мыслями о любимом, отдавшаяся этому чувству, внезапно пришедшему и её до глубины души охватившему, завладевшему сердцем надолго, быть может, навсегда, где-то не убереглась и, на лошадке едучи против ветра, переохладилась. Возвращаясь из хижины в имение, глядя в звёздные небеса, плохо девушка куталась, называла имя любимого и, холодного воздуха чрезмерно вдохнув, простудила грудь. Заболела Любаша, лихорадка её трясла — вытрясала испарину, но не было испарины, и лежала Любаша вся в овчинах и грелках; и белые ножки растирали ей горничные девушки водкой, а ко лбу горячечному прикладывали рушнички с уксусом, и какие-то травки пить давали, и меды луговые и липовые, и ставили под лопатки немецкие банки, и святому Пантелеймону денно и нощно кланялись все домашние, просили для панночки облегчения, и курили в горенке её ладаном, но не было Любаше облегчения, горела девушка, горела свеча, бледная и ослабевшая, натужно кашляла...