Читать книгу "Дети в сети. Шлем безопасности ребенку в интернете - Галина Мурсалиева"

– Много здесь многодетных живут, а у них в каждой семье только по двое детей. У Танюши и Алены – по старшему брату. У Машеньки – младшая сестра. Дом этот – общежитие фабричное. Так ведь фабрика то закрывается, то открывается. Вот родители все и подались в торговлю: кто на рынок, кто в киоск…

– На кого в школе уходят силы, на кого обращают внимание? На отпетых двоечников-хулиганов да на отличников – они виднее, – скажут учителя и завучи двух школ, где учились девочки. – Ну ничего такого про них вспомнить нельзя – общий такой фон. Норма. Учились средненько, обычные девочки. Ну ничем таким не отличались. Даже сказать нечего – не выделялись они…

Но разговоры – это позже, а пока в тишине, тягостной и напряженной, суетятся только со своей аппаратурой телеоператоры да фотокоры.

– Сенсация им! Не похороны, а съемочная площадка, как будто все неправда, фильм снимают! – не выдерживает мужчина средних лет. – А что тут понимать? Вам непонятно, что так жить нельзя? Посмотрите на этот дом – общага, трущоба, дети растут друг на друге, теснота, грязь. Как сельди в бочке… Я с отцом Алены работаю, друг его. Он – механик-автослесарь, золотые руки, золотой человек. Вот за что? Любимая доча была. Сидел я у него вчера. «Ну не знаю, – говорит, – что и думать. Ну не знаю – все у нее было. Все, что ни попросит, покупал…» На его возмущенный голос реагируют мальчишки лет 10–11. В темных куртках, вязаных шапочках и красно-белых «спартаковских» шарфах – будто форма такая. Поглядывают исподлобья, молчат, слушают. И оказываются в кольце.

– Вот! – напирают сзади вездесущие старушки. – Эти-то знают все! А молчат, как партизаны. Мальчики переступают с ноги на ногу – не знают, как реагировать, смотрят друг на друга. – А то! – подхватывает другая бабулька. – Небось накачали их наркотиками, девчат! – Мальчики смотрят прямо перед собой – ни слова.

– А вы умная, – бросает ей презрительно парень лет семнадцати. Она не видит его лица – он смотрит вполоборота, слышит только слова. Приободряется.

– Я ж недаром, – говорит, – убиралась у следователя восемь лет. У меня глаз…

Дальше я не слушаю, потому что один из мальчиков-«спартаковцев» медленно оседает. Ищу глазами взрослых: кто-то же должен быть с ними? Родители, учителя? Где-то там была «Скорая»? Пока ищу – ребенок поднимается. И снова смотрит прямо перед собой – в одну точку.

Где-то уже через час люди «распогодились» – всем как будто стало легче, пошли разговоры, обсуждения, образовались группки. Я слушала всех, понимая, что на самом деле лишь подбираю мелкие осколки разбитого зеркала – кусочки отражений жизни ушедших детей. И зеркала тут разные – есть и мутные, есть и кривые. Но есть и чистые:

– Комнаты тесные, это так, да ведь мы здесь выросли. Дом у нас веселый, это все знают – муравейник. Любого в Балашихе спросите – сразу покажут, если скажете «муравейник». Я в десятом классе учусь, так у нас есть девчонки, они бы мечтали в нашем доме жить. А? А потому что живой очень дом! Коридоры длинные, дети носятся, играют. В праздники все ходят друг к другу, все вместе Новый год встречают. Вот говорят, что надпись нашли синим маркером: «Здесь были мы, дети сатаны». Так ведь у нас там на стенах чего только не написано. Кто чё подумал – то и нацарапал. Только в последнее время дом стал проклятым. Да потому что очень много молодежи гибнет. То убили, то несчастный случай. Нет, просто так складывается. Не, ну пьют-то, конечно, и дерутся часто… В какой семье без драк-то? У нас здесь нет таких семей, чтоб без драк…

Другие дети, помладше, охотно мне расскажут про музыку, которую любили девочки:

– Они «Петлюру» вечно слушали. Как не слышали? Ну такая вот песня: «Ты к нему пришла в зеленом, мать тебе открыла в черном». Жених там умер, вместо свадебного наряда – траурный…

– Они все в одной секции жили на восьмом, рядышком, а я прямо под ними. В тот вечер, когда все случилось, очень громко крутили песню Яны «Одинокий голубь на карнизе за окном». А еще не знаю, кто исполняет, но очень много раз ставили песню «Пусть говорят, что ты некрасива». На полную мощность – я еще думала: с ума, что ли, сошли, сколько можно одно и то же… Потом музыка замолчала, и все… – Еще три девочки подхватили: слышали в тот вечер эту песню из открытого окна квартиры, где жила Алена.

– Алена – она не скрывала, она все стены исписала именем этого мальчика. Что «Алена плюс…» И говорила, что если он не будет ее любить, так умрет. Она хотела, чтоб весь мир знал про ее любовь. – Да, помнишь, тогда еще, когда морозы стояли, «в лес пойду и там замерзну…» – все время говорила. И мальчику этому записку написала, что скинется с окна, если он не будет ее любить. А ребята ей сказали: «Не скинешься». Тогда девочки сказали, что они все вместе скинутся. И спор у них вышел… Мне так Аленка говорила несколько дней назад.

– Я тоже думаю, что Аленка – из-за любви, а девочки – просто за компанию.

И так это по-детски, так беспомощно-надуманно звучит, что хочется сказать: «Посочиняли – и хватит…» Если бы не место встречи. А они продолжают:

– Маша тетрадь завела: «В честь нашей памяти». Я у нее видела. И книжку божью все время носила – там написано, что в загробном мире хорошо…

– Так еще эти вот пели, из секты. Летом вот встанут под окнами и поют. И книжек этих полно тут валялось. Но мне мама запретила поднимать. У Танюшки я такую книжку видела.

По последним научным данным: даже в состоянии гипноза человек не станет делать что-то, на что у него есть внутренний запрет. Пусть через истерику, но он прорвется в сознание и остановится в последний момент. Если же человек изначально готов что-то сделать – толчком может послужить что угодно: газетные заголовки и сонеты Шекспира, слова сектантов, любовь трех к одному, любовь одной, игра, кадр из фильма, косой взгляд, стихи Пушкина, песни «Петлюры» – да что угодно… Но почему они были готовы? Детские суициды в 99 случаях из 100 происходят в семьях со средним или выше среднего материальным достатком – так утверждают специалисты. Парадокс?

– В нищете, в бедности, там, где силы уходят на выживание, есть цель, – объясняет психотерапевт Николай Нарицын. – Когда есть достаток материальный, резко возрастает цена духовной пищи. Душевности. Дети, модно одетые, ухоженные, абсолютно заброшены морально. У них нет цели, и они ни в чем не видят смысла. Невостребованность рождает ощущение собственной второсортности, все вокруг монотонно, скучно, если ты сам никому не интересен. А кому они сегодня интересны? Кто ими занимается? Кто считается?

– Даже сказать нечего – не выделялись они, – сказали учителя. – Общий фон.

Дети? Да все, вместе взятые, кризисы мира не ранят их больше, чем вот это ощущение «никто и не заметит, есть я или нет». Это такие стены безысходности – они повыше восьмого этажа. Дети не могут долго быть в тени. Где-то кто-то, пусть хотя бы один человек на земле, должен показать им их сверхценность. Должен радоваться им, разговаривать.

– Она все хотела поговорить с ней последнюю неделю, – говорила мне подруга одной из матерей погибших в Балашихе девочек, – хотела, потому что совсем замкнулась девочка – тихая такая, молчит. А дочка ей: «Мне некогда, меня подруги ждут» – и бегом. Я думаю, привычки-то не было разговаривать. Кормить надо, работа до вечера – какой там разговор.