Читать книгу "Вслед за Великой Богиней - Аркадий Захаров"

«Самозванец:…Но кто, скажи мне Пушкин, красавец сей?

Пушкин: Князь Курбский!

Самозванец: Имя громко! (Курбскому). Ты родственник казанскому герою?

Курбский: Я сын его…

Самозванец: Великий ум! Муж битвы и совета! Но с той поры, когда являлся он, своих обид ожесточенный мститель, с литовцами под ветхий город Ольгин, молва о нем умолкла.

Курбский: Мой отец в Волынии провел остаток жизни, в поместиях, жалованных ему Баторием. Уединен и тих, в науках он искал себе отрады…»

Не трогая личности Самозванца, не имеющего отношения к сибирской теме, разузнаем поподробнее о других участниках этой сцены: Гавриле Пушкине и Курбском. Точнее, сразу о двух Курбских — отце и сыне. О Гавриле сохранились записи самого Пушкина. Оказывается, думный дворянин Гаврила Григорьевич Пушкин прибыл под знамена Лжедмитрия прямиком из Сибири, где он служил письменным головой при пелымском воеводе. «Гаврила Пушкина, — писал о нем поэт, — я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах. Он был очень талантлив — как воин, как придворный и в особенности как заговорщик».

Пушкин искал в истории и семейных бумагах. Представляется невероятным, чтобы он не наткнулся в них на сведения о сибирском периоде рода Пушкиных и не заинтересовался им.

Теперь обратимся к «казанскому герою». Так Самозванец называет в трагедии князя Андрея Михайловича Курбского (1528–1583), родом из Рюриковичей. В молодости он был любимцем Ивана IV и принимал активное участие во взятии Казани. В дальнейшем он воевал против Польши, в одном из боев потерпел поражение и, опасаясь гнева Грозного, перешел на польскую сторону. Обласканный Баторием, Курбский во главе одной из польских армий воевал против Грозного и осаждал Псков. У Курбского действительно был сын Дмитрий, родившийся в Польше в 1581 году, но никакого участия в авантюре самозванца он не принимал.

Зачем же было Александру Сергеевичу вводить в свою трагедию образ второстепенный и к Смуте не причастный? Разве потеряла бы трагедия без Дмитрия Курбского? Почему на протяжении многих лет не оставляет поэта обаяние личностей Курбских? Почему в трагедии Пушкин рассказывает о том, что Андрей Курбский, к событиям Борисова царствования никакого касательства не имевший, остаток жизни провел в уединении и искал себе отрады именно в науках? Какой скрытый смысл и какую информацию вложил в эти строки поэт?

Прямых ответов на эти вопросы Пушкин нам, к сожалению, не оставил, но попытаться отыскать истину можно. И поможет нам сам «казанский герой». В личной библиотеке Пушкина возьмем книгу «Сказания князя Курбского» и откроем на комментарии Устрялова, который сообщает: «Андрей Михайлович Курбский. На 21 году жизни сопутствовал Иоанну под стены Казани, в звании стольника и находился в есаулах. По возвращении из страны Казанской был назначен воеводою в Пронск, когда туда ожидали нашествия крымских татар. Спустя год Курбский начальствовал уже Правою рукою всего царского войска на берегах Оки, готовясь встретить соединенное войско татар крымских и казанских. В 1552 году вместе с князем Щенятевым он разбил татар на берегах реки Шиворони. В жестокой битве ему иссекли голову, плечи, руки, но несмотря на то, 20 августа 1552 года, в 24 года снова командует Правою рукою при осаде Казани и снова изранен». В 1556 году за ратные победы он был возведен в достоинство боярина. В Ливонскую войну Курбский в два месяца одержал восемь побед над рыцарями, взял в плен много командоров, разгромил Ливонию и открыл другим воеводам путь к победам. Но в 1563 году он проиграл литовцам битву под Невелем и, опасаясь мести Грозного, укрылся в Польше. Там он посвятил себя наукам, писал свои «Сказания» и вел язвительную полемическую переписку с царем Иваном Грозным, подвергая острой критике его государственное правление и окружение.

Прекрасное в целом сочинение Курбского не менее замечательно в подробностях: историк описывал не по слухам, а по собственным наблюдениям, по крайней мере большую часть важнейших событий. Дела минувшие резко запечатлелись в его памяти, и летописцу стоило только передать верно свои впечатления, чтобы нарисовать живую картину. Письма Курбского к Иоанну — блестящий образец ранней российской публицистики. Первый русский диссидент Курбский занимался и переводами с латинского. Он перевел беседы Златоуста и читал того же Герберштейна, о чем записал: «…Князь Великий Василий Московский по многим злым и сопротив закона Божия делом своим и сие приложил… живши с женою своею первою Соломонидию двадцать шесть лет остриг ее во мнишество… И понял себе Елену, дщерь Глинского… А от мирских сигклитов возбранял ему Семен, реченный Курбский, с роду княжат Смоленских и Ярославских; о нем же и о святом жительстве его не токмо тамо Русская земля ведома, но и Герберштей, нарочитый муж Цесарский и великий посол на Москве был и уведал, и в кронице своей свидетельствует, юже латинским языком…

Он же предреченный Василий Великий, паче же в прегордости и в лютости князя Семена от очей своих отогнал, даже до смерти его».

Быстро меняли цари милость на гнев, и везло на опалы и изгнания князьям Курбским, даже если один из них «князь югорский», а другой — «герой казанский». Столь сильные характеры и трагические судьбы не могли не задеть пылкое воображение поэта и не запасть в душу. Под обаянием князей Курбских Пушкин находился всю свою жизнь.

В трагедии «Борис Годунов» есть еще один участник казанского похода и вероятный типаж Андрея Курбского. Это старец Пимен.

Перенесемся в Московский Кремль, в Чудов монастырь — ведение московского патриарха. Итак — ночь. Келья в Чудовом монастыре.

Пимен: «Еще одно последнее сказанье, и летопись окончена моя… Да ведают потомки православных Земли родной минувшую судьбу, своих царей великих поминают. За их труды, за славу, за добро, а за грехи, за темные деянья Спасителя смиренно умоляют…»

Григорий: «…Он летопись свою ведет, и часто я угодать хотел, о чем он пишет? О темном ли владычестве татар? О казнях ли свирепых Иоанна? О бурном ли новогородском Вече? О славе ли отечества?..»

Пимен: «…мне чудятся то шумные пиры, то ратный стан, то схватки боевые, безумные потехи юных лет!..»

Григорий: «…Как весело провел свою ты младость! Ты воевал под банями Казани. Ты рать Литвы при Шуйском отражал. Ты видел двор и роскошь Иоанна! Счастлив…»

Прервем Григория, чтобы осмыслить информацию о Пимене. Вам не кажется, мой читатель, что биография старца удивительно похожа на биографию Андрея Курбского и содержит одни и те же жизненные вехи: казанский поход, шумные пиры двора Иоанна, схватки боевые и Ливонская война. Именно эти эпизоды описаны в летописи времен Ивана Грозного — сказаниях князя Курбского. Похоже, что Пушкин избрал прототипом Пимена Андрея Курбского в старости, когда: «уединен и тих, в науках он искал себе отрады».

Пимен говорит: «Еще одно последнее сказанье, и летопись окончена моя…» А летопись Андрея Курбского так и названа— «Сказания». Впрочем, это не единственное совпадение, подтверждающее справедливость нашего предположения. Вот Пимен обращается к Григорию: «Подумай, сын, ты о царях великих. Кто выше их? Никто. А что ж? Часто Златый венец тяжел им становился: они его меняли на клобук. Царь Иоанн искал успокоенья в подобии монашеских трудов. Его дворец, любимцев гордых полный, монастыря вид новый принимал: КРОМЕШНИКИ в тафьях и власяницах послушными являлись чернецами…»