Читать книгу "Расшифрованная жизнь. Мой геном, моя жизнь - Крейг Вентер"

Среди многочисленных публикаций в прессе была и статья в журнале The Economist, где об использовании генома для воскрешения вируса оспы говорилось как о фантастике, подобной ужасам «Парка Юрского периода» (при этом термин «компьютерный вирус» приобретал совершенно новое значение){65}. Автор статьи утверждал, что побуквенное прочтение ДНК этого вируса для современных лабораторий – крайне трудоемкий, длительный процесс, а с этой точкой зрения я был не вполне согласен. Исходя из моих представлений о ДНК-технологиях, я полагал, что «воскрешение» вируса из генома можно осуществить в течение нескольких лет. Я заявил об этом, чтобы призвать федеральных чиновников не создавать ложное чувство безопасности после публичной казни вируса оспы.

Я считал, что сам по себе акт его уничтожения в лучшем случае наивен, и был уверен, что осталось еще немало источников оспы. США и СССР прекратили делать населению прививки от этой болезни, но никто не мог поручиться, что где-то не сохранились спрятанные или забытые морозильники с пробирками со смертельным вирусом, не говоря уже о том, что вирус остался в телах жертв оспы, похороненных в вечной мерзлоте. Эти соображения имели основания: «воскрешение» в 2005 году вируса гриппа 1918 года произошло после обнаружения тела женщины, пролежавшей в вечной мерзлоте на Аляске с ноября 1918 года и оказавшейся одной из 50 миллионов жертв «испанки». Существует возможность синтезировать всю ДНК оспы. Но есть также иные вирусы оспы, заражающие другие виды животных, в том числе наших близких «родственников», и эти вирусы могут начать инфицировать и людей. Поэтому полная ликвидация оспы крайне маловероятна, и официальные заявления тут совершенно необоснованны. В начале 1994 года The Washington Post цитировала мое высказывание: «Если вы за смертную казнь, то оспа должна умереть на электрическом стуле»{66}. Но на самом деле я не верил в смертную казнь и послал письмо в редакцию, заявляя, что вирус не должен быть уничтожен. В течение некоторого времени оспа продолжала играть немалую роль в моей жизни и была предметом обсуждения во время моих встреч в ЦРУ и даже в Белом доме, на брифинге с президентом и его министрами.

К тому времени стали возникать проблемы, связанные исключительно с моими успехами. Всех вдруг заинтересовало мое личное финансовое положение – настолько, что 3 января 1994 его детали были опубликованы на первой странице The New York Times.

Ученые болезненно реагируют, когда кто-то из их коллег привлекает внимание публики, и тем более никогда не прощают, если успешный соперник еще и «делает деньги».

И зависть тут играет не последнюю роль.

Но мы не обращали на все это внимание и с удовольствием отпраздновали в TIGR событие, которое я считал весьма важным: мы успешно секвенировали 100 тысяч последовательностей, причем менее чем за год, и наши результаты отличались очень высоким качеством – мы обгоняли конкурентов и качественно, и количественно.

Первой после HGS начала использовать метод EST фармацевтическая компания Incyte, еще в 1991 году после нашей публикации в Nature. Их главный специалист Рэндал Скотт, сразу оценив эффективность метода, вместо традиционного синтеза лекарств стал применять EST. В сущности, Incyte и HGS использовали идеи патентных заявок Адлера из НИЗ и пытались запатентовать каждый обнаруженный ими EST. В этой ситуации терпимость Патентного ведомства США казалась мне парадоксальной.

К чести Гарольда Вармуса будет сказано, что он решил обсудить проблему патентования EST с заинтересованными лицами и вообще со всеми, кто серьезно относился к этому вопросу. У меня в TIGR работал «шпион», имевший друзей в офисе Вармуса, – он держал нас в курсе дела. Наконец меня пригласили на встречу с Вармусом. Я еще раз повторил, что вообще-то я против патентования, однако понимаю позицию Адлера. НИЗ может всем сослужить хорошую службу, быстро подав заявки на патенты и сделав всех остальных непатентоспособными.

Я уже обсуждал вопрос о патентах с Марком Адамсом, который был указан в качестве соавтора изобретения. Мы не хотели брать патенты, как и получать прибыль от них, и решили выкрутиться из этой запутанной ситуации, передав наши права на патенты и любые причитающиеся за них гонорары на благое дело – а именно на гостиницу для лечащихся в НИЗ от рака детей и их родителей.

Когда я сообщил Вармусу о нашем решении, он очень удивился и разволновался. Он явно был обо мне невысокого мнения, возможно потому, что доверился характеристике, данной мне «Уотсоном и компанией». Он был бы еще больше поражен, если бы узнал, что Хазелтайн и Стейнберг уже предлагали мне миллионы долларов наличными за передачу патентов в пользу HGS, а я от этого отказался. Когда я вернулся в TIGR – менее чем через час после встречи с Вармусом, – мой шпион предоставил мне полный отчет о происшедшем. Вармус был «ошеломлен, что Вентер занимается этим не за деньги».

Через несколько недель после нашей встречи Вармус объявил, что отказывается от подачи патентных заявок от НИЗ. Однако ни в одной газете не было сказано, что мы с Марком решили отказаться от наших прав, передав гонорары на строительство гостиницы для маленьких пациентов НИЗ и их родителей. В Science же отметили, что «решение НИЗ оставляет без ответа вопрос о теоретической возможности патентования неописанных генных фрагментов»{67}. В результате цены на акции компаний HGS и Incyte упали.

Для облегчения анализа наших новых последовательностей генов мы разработали компьютерную программу с использованием одной из великих догм биологии: создав в процессе эволюции белок, успешно выполняющий важную биологическую функцию, мать-природа стремится использовать такую же структуру белка снова и снова, для любых видов живого. Компьютерный ас Крис Филдс, большой любитель острых мексиканских блюд с красным перцем чили, по максимуму использовал компьютеры для изучения «высококонсервативных» генов или белковых последовательностей и определения функций обнаруженных нами EST. Наш компьютер записывал каждую секвенированную нами последовательность (около 300 пар оснований генетического кода) и сравнивал эту цепочку пар оснований с известными генами, имеющимися на тот момент в базе данных. Если мы находили, например, что она убедительно совпадает с репарационным геном ДНК плодовой мушки, то с большой долей вероятности можно было предположить, что человеческая модификация гена обладает аналогичной функцией. С помощью автоматизированного секвенирования ДНК мы могли в полную силу использовать метод EST.

Одно из первых важнейших открытий мы сделали в декабре 1993 года. Как-то мне позвонил Берт Фогельштейн, ведущий исследователь колоректального рака (рака толстой кишки) из Университета Джона Хопкинса в Балтиморе. Рак возникает, когда в генах, регулирующих деление клеток, накапливаются мутации, что приводит к неконтролируемому росту клеток. Берт захотел заняться поиском репарационных генов. Ранее Берт и его сотрудники обнаружили, что мутация в одном из генов репарационного фермента, участвующего в коррекции ошибочно спаренных оснований поврежденной ДНК, приводила примерно к 10 % случаев неполипозного рака толстой кишки.