Читать книгу "Дюма - Максим Чертанов"

„В этих кантонах“, — повторил про себя Бюва, уже написав эту фразу. Сняв волосок, прилипший к перу, он продолжал.

„Привлечь на свою сторону гарнизон в Байонне или завладеть ею“.

„Что это значит: ‘Привлечь на свою сторону гарнизон в Байонне’? Разве Байонна не французский город? Что-то ничего нельзя понять“. — И он стал писать дальше.

„Маркиз де П.*** — губернатор в Д.*** Намерения этого дворянина известны. Когда он начнет действовать, ему придется утроить свои расходы, чтобы привлечь к себе остальное дворянство. Он должен щедрой рукой раздавать награды… Действовать таким же образом во всех провинциях“.

— Батюшки! — воскликнул Бюва, перечитывая то, что написал. — Что все это значит?»

Постепенно смысл секретного послания до него дошел — и он очень испугался. «Он ворочался с боку на бок; но едва лишь он закрывал глаза, как ему начинало чудиться, что на стене огненными буквами написан злосчастный план заговора. Раз или два, побежденный усталостью, он засыпал, но его тут же начинали мучить кошмары. В первый раз ему приснилось, что он арестован за участие в заговоре, во второй — что заговорщики закалывают его кинжалами. После первого сна Бюва проснулся в ознобе, после второго — обливаясь потом. Испытанные им при этом чувства были столь мучительны, что он зажег свечу и решил больше не пытаться заснуть… Около десяти часов утра Бюва отправился в библиотеку. Если даже дома его мучили страхи, то легко понять, что на улице его охватил ужас. На каждом перекрестке, в глубине каждого тупичка, за каждым углом ему чудились тайные агенты, выжидающие лишь подходящего момента, чтобы схватить его. Когда на углу улицы Побед появился мушкетер, выходивший с улицы Пажевен, Бюва, завидя его, сделал такой скачок в сторону, что едва не попал под колеса кареты, выезжавшей с улицы Мель. В начале улицы Нев-де-Пти-Шан Бюва услышал за собой быстрые шаги и, не оборачиваясь, пустился бегом до самой улицы Ришелье. Здесь он вынужден был остановиться, чувствуя, что ноги его, мало привычные к столь чрезмерному напряжению, отказываются ему служить. Наконец он добрался до библиотеки, поклонился чуть ли не до земли привратнику, стоявшему у входа, поспешно проскользнул в галерею правого крыла здания; поднялся по маленькой лестнице, ведущей в отдел рукописей, влетел в свою рабочую комнату и, совсем обессилев, упал в кожаное кресло».

Дальше идет необыкновенный фрагмент, на который обратили внимание лишь современные литературоведы, — сочетающий в себе флоберовский «контрапункт» и считающийся изобретением XX века «поток сознания». Бюва на работе вписывает книги в каталог — а мысли его спешат, путаются: «—„Требник влюбленных“, издано в Льеже, в 1712 году, у… имени издателя нет. Ах, Боже мой! Опять нагие фигуры! Ну какое удовольствие могут находить христиане в чтении подобных книг? Куда лучше было бы приказать сжечь их на Гревской площади рукою палача! Рукою палача! Брр! Какое ужасное слово я сказал?! Я! Но кем же тогда может быть этот принц де Листне, заставляющий меня переписывать подобные вещи? Ну, хватит, хватит, сейчас речь не об этом, это не мое дело… Как приятно писать на пергаменте! Перо скользит как по шелку, хвостики у букв тонкие, толстые черточки жирные… „Анжелика, или Тайные удовольствия“, с гравюрами, да еще с какими… А ведь через несколько дней мы увидим на границе эти переписанные мною и призывающие к возмущению письма… Ну вот, я пишу „Байонна“ вместо „Лондон“, „Франция“ вместо „Англия“. Ах, проклятый принц! Пусть тебя арестуют, повесят, четвертуют! Но если его схватят и он меня выдаст?! … „Биби, или Неизданные мемуары спаниеля мадемуазель Шанмеле“. Вот это, наверное, очень интересная книга… „Заговор господина де Сен-Мара…“ Черт возьми! Я слышал об этой истории. Это был блестящий придворный, находящийся в переписке с Испанией… Проклятая Испания, вечно ей надо вмешиваться в наши дела! „Заговор господина де Сен-Мара с приложением достоверного описания казни господина де Ту, осужденного за сокрытие преступления“. „За сокрытие“!.. А-а-ах!.. Закон ясно говорит: тот, кто покрывает преступника, является сообщником. Таким образом, я, например, сообщник принца де Листне, и если его обезглавят, то и меня вместе с ним. Нет, точнее, меня повесят, поскольку я не дворянин… Повесят! Нет, это невозможно… К тому же я решился — я во всем признаюсь… Но если я признаюсь, я доносчик… Доносчик! Какая гадость! Но быть повешенным… О-о-ох!..»

Истерзанный страхом, не помышляющий о награде, Бюва доложил начальству — аббату Дюбуа, лицемерному мерзавцу, неофициальному министру иностранных дел; тот его арестовал, грозит засадить в Бастилию, докладывает о заговоре герцогу. Бюва сообщают, что герцог хочет его наградить — погасить долг по зарплате. «Но, значит, регент — прекрасный человек. Подумать только, что нашлись гнусные негодяи, которые вступили в заговор против него, против человека, который дал мне слово, что распорядится выплатить мне задолженность! Да, эти люди, сударь, заслуживают, чтобы их повесили, колесовали, четвертовали, сожгли заживо!» Бюва приходит домой и узнает, что погубил возлюбленного Батильды; в отчаянии тащится на работу, надеясь, что хоть зарплату дадут, но Дюбуа вышвыривает его, приказав избить до смерти, если еще покажется. Взяли Арманталя, Батильда добивается встречи с герцогом, тот, разжалобившись, как Николай I перед Луизой, дает указание обвенчать влюбленных и помиловать Арманталя, а Бюва возвращают в библиотеку и выплачивают ему долг. Почему Дюма написал финал так, а не по своему обычаю — венчая окровавленной головой? С нестандартным героем, с новаторскими приемами, с трагическим финалом — ах, какая бы вещь получилась… Может, потому, что мысль о добром короле его в ту пору захватила, может, научил успех «Поля Джонса». Не любит публика плохих концов.

Роман двигался тяжело, Дюма быстро писать прозу еще не умел, и болваны-издатели от него отказались. Пьесу сделать? Дюма звал Маке: «Если б у вас была 1000 франков, мы бы прожили тут 5 месяцев и написали пьесу…» Но у Маке, видимо, не было лишней тысячи франков. 6 августа, когда у Дюма была в разгаре работа над заговором, случился реальный заговор: неугомонный Луи Наполеон с несколькими офицерами высадился в Булони (как обычно, загримированный под своего великого дядю); его сообщники разбросали листовки с обещаниями, что новый Наполеон будет «опираться единственно на волю и интересы народа». Офицеры его арестовали, судила палата пэров и приговорила к заключению в крепость Ам, где у него были лакеи, гости и обильный стол, тогда как арестованные по «делу 6 июня» и последующим умирали на нарах от туберкулеза — но нельзя же наказывать элиту, как обычных людей. Герцогиня Беррийская тоже сидела с камеристками и парикмахерами… А у Дюма возник грандиозный замысел: он обещал Бюло за полтора года написать пьесы «Гамлет», «Макбет» и «Юлий Цезарь»… Мы не ослышались, нет?

Шекспира французы воспринимали плохо, воспитывать их — дело безнадежное, проще Шекспира «офранцузить». Кощунства Дюма в этом не видел, напротив — доброе дело. Но текст Дюси его не удовлетворял: он сделает ближе к оригиналу. Английский он знал плохо, попросил сделать подстрочник писателя Поля Мериса. Он восстановил многое, что выкинул Дюси: Розенкранца и Гильденстерна, дуэли, могильщиков (но, как и Дюси, опустил Фортинбраса и путешествия героев); призрак короля превратил в галлюцинацию (на сцене его олицетворяет урна с прахом), выбросил песни Офелии, переделал характер Гамлета: убив Полония, тот терзается муками совести и вообще куда добрее и «прямее», чем оригинал. Урне-галлюцинации он дал даже больше воли, чем Шекспир: в финале та загробным голосом выносит моральные приговоры Гертруде, Клавдию и Гамлету, который остается жить, ибо человек он неплохой и Провидение не может быть к нему чересчур жестоко… Впрочем, то, что Дюма оставил, он перевел почти дословно. Его «Гамлет» был поставлен в 1847 году и имел громадный успех; в 1868-м композитор Амбруаз Тома написал по нему оперу; Французский театр поставил его в 1886-м, и он шел во Франции до середины XX века. («Макбета» Дюма написал, но не поставил, «Цезаря» лишь начал.)