Читать книгу "Вокруг света за 100 дней и 100 рублей - Дмитрий Иуанов"

Точно такую же лапшу заваривал я с Наташей. Иногда нас угощали, а иногда мы выходили на станции, брели в ближайшую забегаловку и выносили из нее упаковки длинных макарон и печенья «Орео». Поначалу мы отходили подальше за угол от магазина и только там начинали раскрывать пакеты, но потом конкретно обленились и садились жевать прямо на соседних от входа в магазин ступеньках. Наташа доставала печеньку, хрустела ей, морщилась и говорила: «Опять клубничное! Я же заказывала тропик!» Так мы полдничали, а потом бежали на следующей поезд.

Поток пассажиров менялся бесконечно. Все места бронировались, и наша задача была выбрать те, которые будут оставаться свободными как можно дольше. В какой-то момент в вагон заходил китаец, останавливался около наших кресел, опускал голову до уровня номера сиденья, сканировал свой билет, потом номер, потом снова билет и так далее. Это означало, что нам надо пересаживаться на другое место. Уже потом мы на автомате могли предсказать появление законного пассажира у наших мест и заранее спланировать переезд на соседние.

Спали мы в тех же позах, что и ели. День смешивался с ночью, и когда я закрывал глаза, не мог определить, сыт или голоден, устал или выспался. Наши ноги отекли и распухли в два раза, потому что подавляющую часть времени мы сидели. Сколько мы их ни задирали на спинки передних кресел, становиться меньше ноги наотрез отказывались.

Через некоторое время нам настолько осточертело ехать на поездах, что было решено вернуться к старому проверенному способу. Вылетев из вагона на вокзал, мы запрыгнули в автобус, шедший из города, потом пересели на другой, потом на еще один и еще один. Так мы три часа катились через небольшой трехмиллионный китайский городок, пока наконец не оказались на окраине у трассы. После получаса автостопа остановился толстый мужчина с не менее толстой машиной и еще более толстой женой. Мы долго объясняли ему суть задачи — везти двух белых по прямой в другой город. В один момент он закивал головой и указал рукой на машину. Выдохнули и сели. Мы ехали около часа и наконец высадились у какого-то здания. «Йо!» — ткнул толстый китаец пальцем в него и умчал. Нам оставалось только кричать: «Неееет!» Водитель довез нас до того самого вокзала, из которого мы тщательно выбирались три часа. В то же место! Полдня насмарку! Похоже, китайцы не могли принять, что люди пытаются ездить на попутках. Единственный способ добраться от города до города, который они могли осознать, — это воспользоваться железнодорожным вокзалом, куда надо было немедля отвезти любых встречных белых людей.

Реальность превратила нас в своих рабов, в шестеренки огромного транспортного механизма. Она превратилась в спальню, рабочий кабинет, столовую, комнату переговоров, библиотеку, и имя ей было — китайский поезд.

Поэтому мы снова выбрали поезда. От безысходности и апатии. От усталости и желания двигаться во что бы то ни стало. Единственное, что поменялось, — было решено ехать на более быстрых, а поэтому более контролируемых поездах. В одном из таких мы сидели, по обычаю расставив ноги и упершись взглядами в пол. В двери вбежал человек в форме, похожий на контролера. Чтобы развеселиться, Наташа осталась на месте, ибо уговаривать одной белой девушке было значительно проще, а я ринулся в вонючий туалет, чтобы спрятаться там. Пропахнув насквозь содержимым помещения за двадцать минут, я вышел из туалета, надеясь на то, что контролер исчез в другом конце поезда. Однако тот уставился в меня лицом, таким образом поприветствовав. Так мы стояли и разглядывали друг друга — мужик в китайской форме и я в русской футболке. Глубоко вдохнув и окинув меня взглядом — так обычно смотрят на берег уходящие в плавание моряки, — он затаил дыхание, а потом начал громко кричать мне в лицо и трясти какой-то бумажкой. От неожиданности я ответил ему тем же самым. Мы стояли около вонючего туалета и орали друг на друга, и каждый не понимал, что говорит другой. А затем резко остановились и разошлись по своим вагонам. Позже я стал подглядывать за ним и понял, что это никакой не контролер, а торгаш в форме. Он кидал на стулья и столы пассажирам раскраски и чехлы для паспортов, а потом разыгрывал с ними представление, показывая неимоверную пользу этих приспособлений — подобно тому, как делают наши соотечественники в электричках от Киевского вокзала до Обнинского. На тех, кто не купил его продукт с первого раза, китаец начинал громко, но задорно орать, разводя руками. Пассажиры смеялись и приобретали товары скорее из уважения. Если человек спал, торгаш подкрадывался к нему и резко тыкал в плечо. Тот спросонья подпрыгивал, и ему тут же летели в лицо крики о пользе чехлов и раскрасок. Постепенно поездка превратилась в представление, и некоторые пассажиры специально проезжали свои станции, чтобы остаться в вагоне подольше.

Через час все население вагона погрузилось в сон с торгашом во главе. Каждый спал в самой причудливой позе, которую ему удавалось придумать: скукожившись калачиком, повиснув рукой на поручнях, закинув ноги через проход на соседа слева по диагонали, подложив под голову только что купленный чехол с раскраской. Некоторые ложились прямо посреди коридора, и приходилось осторожно обходить их на пути к выходу. Если кто-то задумает создать книгу «Китайцы в самых неудачных положениях», ему непременно следует посетить ночной китайский поезд низшего класса. Мы присоединились к этому действу: Наташа облокотилась на меня, а я на китайца справа. Он проснулся, побурчал на меня и вырубился снова.

ПРАВИЛО ПУТЕШЕСТВЕННИКА № 11 — всем людям доступен один язык — язык жестов и чувств, и если собеседник не понимает тебя ни на английском, ни на китайском, попробуй изъясниться на международном.

Наутро самым громким местом в вагоне оказался мой живот. Он урчал так, будто описывал историю Первой мировой войны с подробным изложением наступательных действий. Всем известно, что китайцы любят издавать громкие звуки разными частями тела во время еды. Ассимилируясь, я присоединился к их компании. Бывает отрыжка, которая звучит как овации — по крайней мере моя звучала именно так. Иными словами, с моим животом случилась полная беда. Я скукоживался на сиденье, пока очередной контролер не пожелал проверить мой билет. Правило путешественника номер одиннадцать — всем людям доступен один язык — язык жестов и чувств, и если собеседник не понимает тебя ни на английском, ни на китайском, попробуй изъясниться на международном. Я ткнул в живот, в рот и издал паршивые звуки — больше вопросов ко мне не было. Боль внутри становилась все менее терпимой, а потом перешла на другие части тела. Мы с Наташей вывалились на ближайшей станции. Пройдя метров пять, я скрутился и рухнул на землю. Казалось, внутри живота кто-то тыкал ножами в разные углы. Руки стали учащенно гладить живот, но боль становилась сильнее. Я катался по пыльной земле, равняя цвет одежды, лица и дороги. Ноги дрыгались в разных направлениях, как у футболиста, который желал отбить мяч во все стороны. Такой боли в животе я не испытывал последние лет пять.

Пока я наворачивал круги по земле, Наташа старательно распаковывала заготовленную аптечку, отыскивая в конце длинного списка названия средств от желудка. Она всунула мне три таблетки и выдавила в рот «Энтеросгель», а после вылила полбутылки воды, которой я стал захлебываться. Конвульсии продолжались еще минут десять, а потом постепенно стали стихать. Я дважды выплюнул липкую жижу на землю. Мне удалось сесть, расставив ноги и согнув спину. Тело до сих пор содрогалось, напоминая рыбу, которую выбросили на сушу. Наташа села рядом и проглотила всю оставшуюся в бутылке воду. Когда стало лучше, мы посмотрели на лица друг друга. В ее карих глазах все еще можно было найти воплощение элегантной леди, которой она была в Москве, и в то же время отражалась разбитость, немощность, истощенность какого-то скитальца. Я улыбнулся ей кривыми губами и взял за руку. Мы легли в дорожную пыль и прижали друг к другу головы. Вокруг нас шумели мопеды, люди поглощали лапшу, поезда уносили синие сиденья во все возможные стороны. Мы же лежали — грязные, уставшие, изнеможенные где-то на окраине Китая. Нам оставалось проехать всего двести километров по этой стране. Только двести километров — и мы свободны.