Читать книгу "Не жизнь, а сказка - Алена Долецкая"

Погибшую пару туфелек и Рэя с ними и без я сфотографировала и на очередных показах в Милане отправилась к дизайнерам Доменико Дольче и Стефано Габбана. Сезон этих туфель прошёл, и в продаже их быть не могло. Я взмолилась: «Стефано, Доменико, если вдруг есть такая возможность хоть где-нибудь такие найти, я буду счастлива». Они хохотали как дети, повесили картинки себе на стенку, и в скором времени повторили для меня эту пару. До сих пор глаз радуют.

Из Рэя получился прекрасный отец. Он наделал много достойных детей. Чарльз Рэевич был из второго помёта. Я его оставила, хотя все кричали: ты сумасшедшая, два кобеля в доме перегрызут друг друга и тебя, и это будет ужасно. Снова мифическая чушь. Всему лучшему, чему научился Чарльз (мы неофициально его называем Принц, потому что Королём был Рэй, и больше никто), он научился у отца. Как приходить в гости, не приставать к чужим людям с дурацкими просьбами, ложиться под обеденный стол и ждать конца трапезы, как не входить в дом с грязными ногами, как ждать помывки, и главное — как обходить лужи и не чавкать лапами грязь. Если сын шёл по луже, Рэй, обойдя грязюку, ложился в конце дороги и ждал, пока тот выйдет из неё изгвазданный, как свинья, накидывался на него и выдавал педагогических, так сказать, тумаков: бу-бу-бу, г-р-р-р-р, хватал за шкирку, таскал во все стороны — и только потом отправлялся дальше, на прогулку. Ровно так же продолжается сейчас: у Чарльза родился сын, и Чарльз учит Гая, как обходить лужи.

В свои шестнадцать с половиной лет, а хаски живут в среднем лет тринадцать, Рэй начал болеть. Диагноз — рак и метастазы в задние суставы. Ему было очень больно вставать на ноги после того, как ложился. Пошла к врачам: готова на всё, только чтобы ему не было больно. Прописали болеутоляющие, но сказали, что, как только собака долго не сможет сама вставать, это означает конец. Мне было странно это слышать, ведь мы привыкли к тому, что есть лежачие больные и за ними можно ухаживать. У собак по-другому. В какой-то момент ему стало трудно вставать даже с моей помощью, а поднявшись, он проходил два шага и падал. И плакал от боли.

Когда ваша первая собака умирает, это очень страшно. Ко мне приехали четыре самых близких друга. Вызвали врача и сели ждать. Рэй уже не вставал, но моргал. Подумала, сейчас войдёт какой-нибудь амбал-костолом с ледяным взглядом и с замызганным чемоданчиком, и как мне сделать, чтобы не отправить его восвояси и не видеть его совсем. Звон колокольчика на двери, кто-то из моих впустил врача в дом. Я с ужасом подняла глаза — шок. Вошёл молодой парень — высокий такой, худой, со спокойным, почти ангельским лицом поэта позапрошлого века и почему-то со знакомым умиротворяющим голосом. От него исходили покой и мягкость. Все сидели вокруг большого обеденного стола, я на полу рядом с Рэем. Врач сказал: «Я сейчас сделаю ему снотворный укол. Он успокоится, и потом я введу усыпляющее лекарство. Если хотите проститься, то лучше сейчас. И ещё. Иногда, когда вводится снотворное, собака настолько слаба или больна, что может уйти уже во время действия снотворного». Я прощалась с Рэем лёжа и просила его о двух вещах: «Не бойся, только ничего не бойся. И пожалуйста, жди. Мы обязательно увидимся».

Как сказал ангелоподобный парень, Рэй заснул и ушёл прямо под снотворным.

Я решила его кремировать, чтобы развеять часть праха над подмосковными лугами и полями, где он гулял, а бо́льшую часть, по совету близкой подруги Нины Гомиашвили, — над Индийским океаном. Отличная идея. Рэю бы понравилось жить у океана, тусить по длинным пляжам и прыгать на волнах. Ну и вообще — мир посмотреть.

Кремация и подготовка к вывозу праха за границу больше напоминали спецоперацию межгалактического разведуправления по вывозу золотых слитков неведомой пробы.

Страна, в которую мы с Ниной решили поехать, — Бали, и в ней царит суровый антинаркотический закон. Если у тебя находят что-то, напоминающее наркотики, арестовывают немедленно, дальше тюрьма и смертная казнь. Короче, нужен документ, подтверждающий кремирование. А в крематории говорят: «Вы сошли с ума, мы не даём таких документов, мы же кремировали, чек отдали, вот его и предъявляйте». Я прошу: «Ну напишите мне справочку». — «Какую ещё справочку? У нас даже бланка для такой справочки нет». — «Мне просто нужна бумажка, в которой написано, что крематорий № 284 на хуторе близ Диканьки кремировал собаку». В общем, меня послали подальше. Спас знакомый ветеринар, написал справку об усыплении. А потом пришлось делать нотариально заверенный перевод этой справки со всеми госпечатями. Прах пересыпали в пластиковый контейнер для бутербродов и отправились в путь. На границе никто бровью не повёл.

Нина, которая прекрасно знает Бали, отвезла меня в монастырь XII века на высочайшем уступе скалы над океаном. Идём мы по дороге паломников, монахов и туристов, повсюду прыгают павианы, которые что-то норовят у тебя отнять. Я прижала драгоценный контейнер к груди, потеряла манёвренность, и какая-то наглая обезьяна сорвала у меня с головы очки Ray-Ban. Я их с трудом отнимаю у наглой скотины и говорю: «Нин, но главное, когда мы заберёмся наверх, чтобы у нас не получилось, как в «Большом Лебовски». Помнишь, он пошёл развеивать прах своего друга, ветер подул не туда, и весь прах оказался у него на физиономии». Проползаем по узкому проходу меж древних стен к самой высокой точке монастыря, находим укромный кусочек мыса, садимся на корточки у обрыва — и ветер полностью утихает. Это знак: я попала именно туда, куда мечтала и должна была попасть.

Я снова и в последний раз прощаюсь с Рэем, мы обе плачем, но Нина, закалённый собачник, говорит: «Всё, любимчик, отпускай, пока ветра нет». Я встаю в полный рост, Нинка кричит: «Зачем ты встаёшь, с ума сошла?? Бросай сидя!» Мысик-то на скале крошечный, едва вдвоём уместились. Я и говорю: «Не, странно как-то сидя отпускать в такое путешествие». Встаю, Нина меня держит за ноги, вокруг неземная красота — балийский медный закат, святые стены монастыря, божественный покой. Открываю контейнер и отправляю прах в воздух, в океан: «Ну, Рэй, лети, смотри другой мир, зажигай там по полной, и всё будет хорошо». Слёзы у обеих льются уже рекой. И ровно в этот момент случается какое-то природное завихрение, прах совершает над нашими головами кульбит, и одна его часть плавно, красиво, воронкой летит в океан, а другая, по неведомому мне закону физики, отрывается от этой спирали, и я в мгновение превращаюсь в альбиноса с белыми ресницами. Вспомнила «Большого Лебовски»? Получи. Мы отряхивали прах друг с друга, уже на корточках, и плакали на этот раз от нелепости нашего вида.

* * *

Проводы удались. Когда буду писать завещание, попрошу, чтобы меня провожали точно так же. Много печали и много радости — радости полёта, того самого, что ты в последний момент даришь любимому существу. В этих проводах есть достоинство жизни и достоинство смерти. В моей системе ценностей так и должны уходить настоящие Божьи существа.

Лапша некорейская

Хорошо было в детстве — банка с гуталином ни у кого не вызывала аппетита. Не то что теперь — мыло для рук похоже на кусок малахита, скраб для тела — на малиновое варенье, пена для ванн — на пирожное с кремом и ягодкой сверху.