Читать книгу "Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан"

Осенью 89-го в Ленинградском рок-клубе начались разговоры о поездке в Италию. И вот в декабре толпа человек в тридцать отправилась в город Бари, где местное прогрессивное человечество решило провести тематический фестиваль «Невский проспект». Добирались мы туда кто как сумел. Курёхин и президент рок-клуба Коля Михайлов улетели самолетом, а основной массив поехал поездом. За день до основной группы отвалил фотомастер Андрей «Вилли» Усов.

Лично я уже ездил в мир чистогана, выступая во Франции под спортивными знаменами Советского Союза. За нарушение протокола более меня на Запад не брали, и на Юго-Запад, и на Северо-Запад не брали. Вот, через двадцать один год прорвался…

Перед границей Старый Рокер, Анатолий Августович «Джордж» Гуницкий достал бутылку портвейна и предложил:

– Надо выпить перед расставанием.

Поезд стоял на узком мосту, окруженном колючей проволокой.

Мы чокнулись и сказали:

– Прощай, родная сторонка!

Еще несколько часов, – и вот он славный город Будапешт. Авангардный контрабасист Волков достал из каких-то потаенных карманов доллары и купил себе «Кэмел». Тут же набежали негры-спекулянты, и пришлось по грабительскому курсу обменять рубли на форинты. Мы не собирались тут задерживаться, но хотелось немедленно вкусить иностранной жизни. Пока вкушали, поезд на Рим, отходивший с соседнего перрона и в который следовало запрыгивать немедленно, уехал. Следующий отправлялся через сутки.

Будапешт – город красивый. Но в декабре в нем не жарко. Особенно если болтаться по улице утро, день, вечер и еще ночь. В метро я первый раз в своей жизни увидел нищих. Причем целую толпу, лежащую на полу. Скоро и мы стали почти как нищие. На вокзале не топили. А тут всем предстояло провести декабрьскую ночь и не замерзнуть! Негры-спекулянты лежали в одном из коридоров вповалку. В зале ожидания имелась одна, но очень большая и очень горячая батарея. Обняв ее, спал какой-то расхристанный плохо пахнущий гражданин мира. Мы с Джорджем присели на краешек скамейки, оккупированной пьяным, почувствовали колебания теплого воздуха. Появилась надежда выжить и добраться все-таки до теплой Италии.

– Бла-бла-бла-бла, – недовольно заворчал космополит и стал пинаться ногами.

Можно было сдаться и отправиться спать на пол к африканцам.

– Ну ты, урод! – с угрозой произнес я и сбросил космополита с теплой скамейки.

– Убью! – добавил Анатолий Августович. Пьяный понял, что не его взяла, поднялся и побрел к неграм…

Утром поезд покатил ленинградцев дальше. Скоро Венгрия кончилась и началась Югославия накануне гражданской войны.

Рано утром мы приезжаем в Рим – люльку европейской цивилизации. После долгой дороги нас несколько покачивает. Напротив вокзала посреди площади, по которой в несколько рядов несутся машины, что-то вроде скверика с монументом. Там нас должны встречать. Сутки до нас должны были встречать и Андрея Усова. Через неделю мы выпивали на Форуме из граненых стаканчиков, взятых в Италию из Питера вместе с «маленькой». Выпивали за здравие Вечного города, за римское право. Вот что тогда рассказал Усов: «Я вышел из здания вокзала с чемоданом и сумкой. Дождался зеленого света и перешел площадь. Только я пошел к монументу на встречу, как набежала откуда-то толпа девок-малолеток. Цыганистые такие с виду. Они стали меня дергать за разные части тела и одежды. А я отмахивался. Они чего-то прощебетали и убежали. Поставил чемодан и стал поправлять одежду. Вижу – сумка открыта! Роюсь в ней – нет бумажника! В нем – паспорт и обратный билет! За секунду я понял, что стал международным бомжом. Оборачиваюсь и вижу, как девичья стайка бежит, перескакивая через машины. Бросаю чемодан нах и бегу за ними. Я же один год в университете итальянский изучал. Но тут – все слова забыл. Кричу только:

– Сеньоре! Пер фаворе!

Меня чуть не задавили. А они уже по узкой такой улочке несутся. Я за ними. Они сейчас во двор нырнут – фиг найдешь. Навстречу трое итальянских мужиков идут. Они поняли мои вопли и малолеток тормознули. Тут и я подбежал.

– Бла-бла-бла-бла! – вопят девицы.

– Бла-бла-бла! – кричат мужики.

– Паспорт, бла, ствиздили! – кричу я.

И минуты не прошло, как подлетает „воронок“ с решетками и из него выскакивают автоматчики. За автоматчиками лениво выходит что-то вроде местного сержанта. Все продолжают вопить, и я воплю:

– Я – русский! У меня, бла, паспорт свиздили и обратный билет. Сеньоре! Пер фаворе!

Все продолжали орать, а сержант крутил головой и ковырял в носу. Он наковырялся и произнес тихо так:

– Бла-бла.

Малолетки вздрогнули, а одна из них задрала юбку и вытащила из трусов мою паспортину с билетом. Мне вернули гражданство и социальное положение в обществе, а девку автоматчики схватили, бросили в „воронок“ и укатили. Мужики тоже отвалили. Я пошел к чемодану, думая, что и его ствиздили. Но он уцелел. Такая история…»

Теперь историей Усова никого не поразишь, но тогда до «гримас капитализма» нам еще предстояло прожить несколько лет. Тогда казалось, что в нынешнем капитализме предприниматель будет ходить в обнимку с пролетарием и вместе с ним нюхать фиалки…

В городе Бари тепло. Идет дождь. На некоторых стенах висят афиши с рекламой нашего фестиваля. Город Бари известен мощами Николая Угодника, любимого русскими святого. Мы с Джорджем должны читать доклады в первый день фестиваля. На каменной лестнице сидело с дюжину нетрезвых нонконформистов из нашей делегации и прибившиеся к ним итальянцы. Я прочел несколько бодрых страниц и даже манифест «Метод социалистического идеализма», хитроумный текст которого я здесь не стану приводить. Джордж тоже что-то такое непростое говорил. Бедная переводчица с трудом переводила наши речи, и в итоге питерские нонконформисты все заснули, сморенные вином и теорией, а итальянцы убежали.

Мрачные тона несколько разбавил Курёхин, нашедший на окрестных пастбищах коня с конюхом, а в местном монастыре – хор монастырских девушек.

Гордые тем, что нас никто не понял, мы пошли с Джорджем после трапезы в ресторане в местную Ла-Скалу смотреть на «Популярную механику» итальянского разлива…

Из-за кулис доносился цокот копыт – это волновался конь Курёхина. Сначала Сергей Курёхин бил по клавишам рояля и ковырялся в его струнной пасти, затем в дыму появился Саша Ляпин с гитарой и стал извлекать из нее пригожие звуки. Затем они поиграли вместе. Постепенно появился хор монастырских девушек и запел. Курёхин прыгал перед девушками и дирижировал. Снова Ляпин играл один. Играли Курёхин с Ляпиным и пели монастырские девственницы.

Публика не сразу поняла, но постепенно врубилась. Уже смотрели на сцену с азартом, ожидая новых выкрутасов. И тут Курёхин взмахнул рукой и на сцену вышел конь. Размеры его были чудовищны. Коня за уздечку придерживал усатый итальянский крестьянин, впервые, похоже, как и конь, попавший в театр. Публика завизжала от счастья и ужаса. На сцену вышел Саша Титов с бас-гитарой, и ему помогли вскарабкаться на коня. Динамики забасили, конь возбудился и собрался прыгнуть в партер, но крестьянин его удержал. Вопили девственницы, а Курёхин ковырялся в зубах у рояля. В апофеозе каданса на сцену вылетел некрореалист Чернов с мертвым осьминогом в руках. Он зубами рвал мертвое морское тело, а куски глотал. Зал выл и рукоплескал. Некрореалист, наглотавшись мертвечины, убежал прочь и после долго блевал за кулисами…