Читать книгу "Фаина Раневская - Матвей Гейзер"

— Мне понравилось. Хорошая пьеса. Я бы попробовал ее поставить.

— Нет, не надо, — сказала Раневская обиженно. — Не надо вам ставить.

— Почему?

— Да потому, что она вас не тронула. Вы видите — я испортила библиотечную книжку. Я не удержалась и во многих местах карандашом написала «Прелесть». Вот видите… и здесь — «Прелесть, прелесть». Я влюбилась в пьесу. А вы нет. Ну и не ставьте. Вы вообще не режиссер, а актер. Вот и играйте себе, а ставить вам не надо.

При первом же разговоре между ней и Сергеем Юрьевичем возникли серьезные разногласия. Последний был уверен, что Раневской надо сыграть главную героиню — Мавру Барабошеву, да и ставить он собирался этот спектакль из-за Раневской. И вдруг Фаина Георгиевна объявляет, что согласна играть только добрую няньку Фелицату: «Я столько уродов сыграла. Я хочу хорошего человека играть».

— Фаина Георгиевна, дорогая, ведь я же хочу поставить спектакль для вас, чтобы вы были в центре!

— Вы знаете, вы очень тяжелый человек. Мы, наверное, с вами не сработаемся. Вы все время спорите. И в пьесу вы не влюбились. Оставим разговор. Пойдемте на кухню пить кофе.

И разговор пошел обычный в таких случаях. Фаина Георгиевна попросила приласкать Мальчика: «Вы знаете, когда я болела, он от меня не отходил. Он жалеет меня». Тут же Фаина Георгиевна предупредила, что на репетициях она бывать не может — не с кем оставить Мальчика.

Но Сергей Юрьевич уже не мог уйти от мысли поставить с Раневской спектакль по пьесе «Правда — хорошо, а счастье — лучше». Он решил, что роль Фелицаты, хотя и довольно большая, достаточно автономна и отсутствие актрисы на отдельных репетициях не скажется на результате. Но на присутствии Раневской на первой репетиции настаивал.

Накануне первой репетиции раздался звонок от Фаины Георгиевны: «Я очень сожалею, что так подвожу вас, но репетицию придется перенести». Правы оказались знатоки характера Раневской, предупреждавшие Сергея Юрьевича: «Она не придет». И все же на первую репетицию Фаина Георгиевна явилась, и на последующие тоже — настолько ее увлекла новая роль.

Из воспоминаний Сергея Юрского: «Раневская приезжает на спектакль рано. И сразу начинает раздражаться. Громогласно и безадресно. Все было не по ее: и лампочки горят тускло… ненужные ступеньки, да еще, как нарочно, полуспрятанные ковровой дорожкой. Гримеры и костюмерши трепещут».

Сергей Юрьевич понимал, что он как режиссер должен дипломатично уладить все конфликты и спасти от гнева всех участников спектакля: «Мне самому страшно. Наконец, натянув на лицо беззаботную улыбку, я вхожу к ней.

— Я должна сообщить вам, что играть сегодня не смогу… Ищите другую актрису».

Претензии Раневской все нарастали. То ей непонятно, зачем в спектакле появились песни, которых нет у Островского (хотя она сама собиралась непременно спеть в конце «Корсетку»). То она не может играть без суфлера. Тогда к Раневской был прикреплен помреж Мария Дмитриевна, но она продолжала приставать к режиссеру:

— Дайте руку. Видите, какая у меня холодная рука… Вы совсем не волнуетесь перед выходом? Я всегда волнуюсь как дура. А знаете, отчего это? Оттого, что я скромная. Я не верю в себя. Я себе не нравлюсь.

— Зато другим нравитесь.

— Кому?

— Вы всем нравитесь.

— Это неправда… Я плохо играю эту роль.

— Вот это — неправда. Вы замечательно играете.

— Может, я просто нравлюсь вам как женщина?

— Это само собой.

— Очень галантно… Ммм!

Сергей Юрьевич смотрит на Раневскую, ему страшно за нее, — кажется, она упадет при первом самостоятельном шаге, ее надо вести под руки. Но лишь раздался сигнал на сцену, как «нянька Фелицата» снова стала народной артисткой Раневской и уверенно поднялась на сцену. Сразу послышались овации.

— Зачем? Зачем они хлопают? — шептала Раневская. — Они любят меня? За что? Сколько лет мне кричали на улице мальчишки: «Муля, не нервируй меня!» Хорошо одетые, надушенные дамы протягивали руку лодочкой и аккуратно сложенными губками, вместо того чтобы представиться, шептали: «Муля, не нервируй меня!» Государственные деятели шли навстречу и, проявляя любовь и уважение к искусству говорили доброжелательно: «Муля, не нервируй меня!» Я не Муля. Я старая актриса и никого не хочу нервировать. Мне трудно видеть людей. Потому что все, кого я любила, кого боготворила, умерли.

Быть может, лучше всех это чувство Раневской, и не только ее, выразила поэтесса, которую высоко ценила не только Фаина Георгиевна, но и Анна Ахматова.

Из письма Раневской: «Прислала мне стихи Мария Сергеевна Петровых. Вспомнила я ее с невыносимой нежностью. Уже не помню, с кем пришла она, кто привел ее, такую на редкость милую, застенчивую, тихую. Читала мне свои дивные стихи и смущалась. Анна Андреевна называла ее „Мару-синька хорошая“, любила ее стихи, считала ее прекрасным поэтом. У Анны Андреевны светлело лицо, когда она говорила о Марии Петровых».

Фаине Георгиевне, как и Ахматовой, особенно нравилось стихотворение Петровых «Черта горизонта»:

Вот так и бывает: живешь — не живешь, А годы уходят, друзья умирают, И вдруг убедишься, что мир не похож На прежний, и сердце твое догорает.

Вначале черта горизонта резка — Прямая черта между жизнью и смертью, А ныне так низко плывут облака, И в этом, быть может, судьбы милосердье.

Тот возраст, который с собою принес Утраты, прощанья, наверное, он-то И застил туманом непролитых слез Прямую и грань горизонта.

Так много любимых покинуло свет, Но с ними беседуешь ты, как бывало, Совсем забывая, что их уже нет… Черта горизонта в тумане пропала.

Тем проще, тем легче ее перейти, — Там эти же рощи и озими эти ж… Ты просто ее не заметишь в пути, В беседе с ушедшим — ее не заметишь.

Эти стихи Петровых Раневская вспомнила и после спектакля «Правда — хорошо, а счастье — лучше», когда она говорила Юрскому: «Столько людей аплодируют мне, а мне так одиноко. И еще… Я боюсь забыть текст. Пока длится овация, я повторяю без конца первую фразу: „И всегда так бывает, когда девушек запирают“, — на разные лады. Боже, как долго они аплодируют. Спасибо вам, дорогие мои, но у меня уже кончаются силы, а роль еще не началась… „И всегда так бывает, когда девушек запирают“. Нет, не так, я не умею говорить одинаково…»

Далее Сергей Юрьевич размышляет: «А если бы Раневская вышла на сцену как все обычные актеры, в нормальной заинтересованной тишине? Что было бы? Наверное, не было бы спектакля… Последние 20 лет, если не больше, она начинает свою роль (любую!) только после оваций. Дружные аплодисменты благодарности. Просто за то, что видим ее!.. И все-таки… Все-таки, когда так встречают актрису, когда такой единый порыв, — это праздник. Почти забытый, будоражащий праздник театр…»