Читать книгу "Юсупов и Распутин - Геннадий Седов"

Лучшая из новостей, которую они получили за годы войны: Бэби родила в Риме, где жила с мужем, девочку, названную в честь тещи Ксенией.

— Мы с тобой дедушка и бабушка, радость моя!

— Мечтала об этом всю жизнь, — утирала она платком глаза.

Шла весна сорок четвертого года, режиму оккупации, похоже, приходил конец. Немцы терпели одно поражение за другим, откатывались под натиском советских войск на запад. Летом произошла долгожданная высадка союзных войск в Нормандии, русские и американцы встретились на Эльбе. В экстренном выпуске радионовостей «Свободной Франции» сообщалось: на Гитлера совершено покушение, фюрер чудом уцелел, видные нацисты бегут из рейхсканцелярии. Русские армии неудержимо приближались к Берлину.

Оккупационный гарнизон Парижа был в панике. Чуя близкий конец, боши запустили на полную мощность машину террора. По улицам провозили на грузовиках все новые и новые группы арестованных, вновь начались повальные аресты русских эмигрантов. В одну из ночей арестовали жившего в маленькой гостинице на Монмартре шурина Андрея, заключили в городскую тюрьму. Многих забирали по второму разу после освобождения из концлагерей и тюрем, предъявляли стандартное обвинение: «шпионаж и диверсионная деятельность в пользу врага», в течение суток выносили смертный приговор.

В городе не переставая звучали сирены. В душераздирающую какофонию включался нараставший над головами рев авиационных моторов: город бомбила авиация союзников. Прятавшихся в подвалах, под мостами, в наспех вырытых во дворах траншеях людей волновал вопрос: будут немцы обороняться, предстоят или нет уличные бои?

Утром двадцать второго августа, воспользовавшись затишьем, он взобрался с биноклем на крышу дома в Отейль, где они жили в последние месяцы.

— Ирка, они уходят! — закричал.

По улицам двигались автомашины с пехотой, с соседних крыш, из подъездов домов по ним стреляли. В окуляр бинокля он разглядел: в сторону церкви Святой Терезии Лизьесской бегут несколько штатских мужчин, приседают на ходу, дают очереди из автоматов.

Вечером того же дня услышали по радио: части освободительной армии на окраине Парижа, фашистский гарнизон генерала Шолтица капитулировал на Монпарнасском вокзале. На следующий день мимо их дома прошла одна из колонн блиндированной дивизии маршала Леклерка. Звонили колокола, люди высыпали на улицы, поздравляли, обнимали друг друга, солдатам бросали цветы, угощали шампанским, слышалось отовсюду пение «Марсельезы».

Париж ликовал. Приветствуемый праздничной толпой, прошел пешком, направляясь в Ратушу, высокий как жердь генерал де Голль, возглавлявший французское правительство в изгнании, прокатили по свежевымытой эспланаде Елисейских Полей колонны «студебеккеров» и «фордов» с американскими пехотинцами, посылавшими воздушные поцелуи хорошеньким парижанкам. Над Эйфелевой башней поднялся, грузно раскачиваясь на ветру, пузатый воздушный шар с сине-бело-красным флагом.

Мир, господа! Дождались!

17

— Ужас, не могу!

— Что с тобой?

— Он повесился, Феля!

— Кто?

— Фуриньер… — у нее трясутся руки. — Посмотри… в саду.

Возле дома соседа толпятся зеваки, приехала полиция. Санитары выносят из дверей носилки, из-под простыни торчат ноги в полосатых носках.

— Чертов коллабо! — чей-то голос вслед. — Сдрейфил!

День испорчен, у Иры разыгралась мигрень, скачки в Лоншане на приз «Триумфальной арки», куда он собирался пойти с Бони де Кастелланом, отменяются.

Французы осатанели, что-то невообразимое! Все, оказывается, ненавидели оккупантов и их пособников, жаждали крови. Устраивают, не дожидаясь судебных разбирательств, уличные самосуды над «коллабо»: забивают палками и камнями, топят в водоемах, сжигают заживо в запертых жилищах. На особом счету женщины, которых презрительно именуют «подстилками для бошей». В годы оккупации на стенах парижских домов появлялись печатавшиеся в подпольных типографиях листовки: «Француженки, которые отдаются немцам, будут пострижены наголо. Мы напишем вам на спине: «Продались немцам!» Когда юные француженки продают свое тело гестаповцам или фашистским милиционерам, они продают кровь и душу своих французских соотечественников. Будущие жены и матери, они обязаны сохранять свою чистоту во имя любви к родине».

С первых дней освобождения угроза начала приводиться в жизнь. Толпы разъяренных парижан врывались в дома, где жили осквернившие себя связью с оккупантами «горизонтальные коллаборационистки». Вели на городские площади, стригли наголо, срывали одежды, гнали под крики и улюлюканье по улицам. Он увидел однажды, проходя по площади Пигаль: возбужденная толпа сопровождает в сторону «Мулен Руж» обнаженную по пояс молодую женщину с намалеванной свастикой на лбу. Женщина уворачивалась от сыпавшихся ударов, повернулась на миг в его сторону, он вздрогнул: бог мой, неужели Валери?..

С покойным Фуриньером он был шапочно знаком, перекидывались при встрече парой слов: погода, цены на рынке, газетные новости. Тот служил старшим аджюденом в «народной милиции», получил накануне самоубийства повестку в суд. Мелкая сошка, вряд ли играл какую-то серьезную роль, а вот поди ж ты: подпал под спешно принятый Консультативной Ассамблеей закон сорок четвертого года устанавливавший ответственность — в каких бы то ни было формах — за сотрудничество с оккупантами.

Было неспокойно на душе: черт их знает, все может случиться. Загребут под горячую руку как «коллабо», попробуй отвертеться. Был знаком с видными нацистами, посещал их официальные мероприятия, званые вечера, присутствовал двадцатого апреля сорок второго года с женой на устроенном военным губернатором Парижа фон Холтицем торжественном обеде в отеле «Морис» по случаю дня рождения фюрера. Вполне достаточно, чтобы упекли за решетку.

В газетах что ни день — столбцы судебных приговоров видным коллаборационистам. Маршал Петэн — к расстрелу, главный комиссар по делам евреев Луи Доркер де Пеллепуа, представитель правительства Виши при германском оккупационном командовании Фернан де Бринон, председатель государственного комитета французской прессы Жан Люшер, организатор «народной милиции» Жозеф Дарнан, радиотрепло Жан Эроль-Паки — к расстрелу. Тысячи приговоренных к различным срокам заключения, среди которых потаскуха Коко Шанель, драпанувшая от греха подальше с немцем-любовником, бароном Хансом Гюнтером фон Динклаге, в Швейцарию.

Может, и им на время уехать? — приходила мысль. Только куда, скажите на милость? Война еще бушует кругом…

В сорок девятом году страсти, слава богу, улеглись, президент Франции Шарль де Голль решил, что хватит делить французов на героев и предателей: единство нации дороже. Суды над коллаборационистами прекратились, в пятьдесят третьем осужденным объявили амнистию, упоминать об их сотрудничестве с оккупантами строго запрещалось. Позорные страницы капитуляции перед врагом из французской истории были вырваны, осталось только героическое прошлое.