Читать книгу "Против ветра, мимо облаков - Алла Полянская"

Так, как он когда-то не верил в себя, не верил в то, что его можно любить таким, какой он есть, — точно так же и Вика не верит. И ему это совершенно ясно, потому что он сам прошел через осознание причин своих поступков и ошибок и понял, почему он своими руками разрушил когда-то их отношения. Но сможет ли Вика пройти тот же путь? Есть ли у нее на это время? Назаров в этом не уверен.

Но сегодня он решил поехать в Привольное.

Дом встретил его знакомым запахом — это был запах именно дома, его дома. Назаров помнил, что в детстве, когда его в августе привозили в город, то вещи, которые он вынимал из сумки, какое-то время сохраняли запах этого дома. И он зарывался лицом в свои майки и вдыхал запах дома, лета, счастья, бабушкиной ласковой строгости, и случалось, плакал от тоски. Словно бездонная трещина пролегла по линии шоссе, ведущего из Привольного в Александровск. В Привольном оставалось все хорошее, все то, ради чего стоило жить.

И только Вика примиряла его с необходимостью жить в Александровске, Вика была частью той счастливой жизни, и когда их взаимное чувство окрепло, Назаров словно обрел ощущение целостности: его жизнь в Привольном соединилась с жизнью в Александровске, потому что была Вика.

Он точно помнил, когда решился сделать шаг навстречу.

Был сентябрь, первая учебная неделя, Назаров так тосковал по дому в Привольном, по запаху реки и стрекоту сверчков, что впору было волком выть. А на кухне подвыпившие родители ссорились, их голоса, утратившие четкие очертания, раздражали, и Женька решил уйти на улицу. Уже вечерело, во дворе пахло лебедой, — пожалуй, только лебеда одинаково пахла и в Привольном, и у его дома.

Он сел на трамвай и поехал в центр города. Он и раньше, случалось, приезжал к Викиному дому и смотрел, как зажигается свет в ее окне. Назаров представлял, как Вика складывает в сумку учебники и тетрадки, исписанные четким почерком отличницы, как она переодевается, готовясь ко сну, и эта часть его фантазий заставляла сердце бешено колотиться. А потом он уезжал домой, думая о Вике.

Но теперь у них были общие воспоминания. Прошедшее лето многое изменило: Вика стала совсем уж красотка, и он таскался за ней все лето, иногда выманивая ее ночью купаться на реку, потому что днем рядом с ней всегда была Алена. Но он так и не решился откровенно поговорить — просто рвал цветы и приносил обеим девчонкам, чтобы они плели венки, потому что Вика в венке из полевых цветов была похожа на сказочную фею, даром что в линялом платье и стоптанных сандалетах.

А в тот вечер он столкнулся с Викой недалеко от ее дома, она бежала по тротуару, и он видел, что она плакала. Назаров всегда считал, что Викины родители похуже его собственных, потому как — ну что взять с его отца и матери? Образования толком нет, работают на заводе, в свободное время либо пялятся в ящик, либо пьют пиво. А у Вики родители и знаменитые, и образованные — а ведут себя хуже некуда, потому что его, Женькины, родители хотя бы обращают на него внимание, когда трезвые, а Викины ее и вовсе знать не хотят.

Вика бежала куда-то в ночь и плакала. И натолкнулась на Назарова. И такая радость вспыхнула в ее глазах, и Назаров понял почему — он ведь тоже был для нее частью той их счастливой жизни в Привольном, где все было хорошо, а они были нужны и любимы.

— Ой, Жека!

Не успел он опомниться, как Вика повисла на его шее, и он приподнял ее и закружил, и Большая Медведица подмигнула ему из-за акации во дворе.

— Ты куда направилась на ночь глядя?

— А, ну их вовсе! — Вика отпустила Назарова и потащила его в беседку. — Я так рада, что ты здесь.

Она не спросила, как он оказался у ее дома — в такой час, притом что жил на другом конце города. Она ни о чем не спросила, словно и не расстались они неделю назад у ее калитки, переполненные тоской и грустными мыслями. А сейчас они болтали о школе, о каких-то новостях, и Женька понимал, что теперь они будут видеться часто, потому что — вот именно тогда, сидя с Викой в беседке, он примирился и с Александровском, и с осенью, и с пыльными листьями увядающих кленов. Его мир стал целостным, трещина срослась.

А теперь Вика не хочет его видеть.

Назаров принял душ и переоделся. Он еще никогда не ночевал в этом доме один: после бабушкиной смерти с ним оставалась Вика, и не было ощущения пустоты. Но сейчас он вдруг осознал: в доме он один. На бабушкиной кровати громоздились горкой подушки, накрытые кружевной накидкой, на столике лежали ее очки и стоял флакончик самодельной растирки, которую бабушка изготавливала сама и натирала слабеющие ноги. Все было привычно, кроме одного: он остался один.

Назаров вздохнул и поплелся в летнюю кухню, надеясь обнаружить что-нибудь съестное.

Летняя кухня встретила его запахом остывшей печи и борща. Назаров с удивлением уставился на небольшую кастрюльку на столе — кастрюлька была не его, но вот она, еще теплая, стоит на его столе. За кастрюлькой обнаружилась записка:

«Жень, ешь борщ, а что останется, не забудь поставить в холодильник, иначе скиснет».

Почерк был Аленин. Назаров налил себе в миску борща, взял кусок хлеба и вышел на улицу. Сверчки уже завели свой концерт, от реки слышался лягушачий хор, в курятнике копошились куры, где-то звучали музыка и голоса, и Назаров снова ощутил свое полнейшее одиночество. Но вкус еды успокоил его, Назаров утолил голод и решил, что миску надо бы вымыть, не оставляя на утро. Поднялся и пошел к крану, зашуршала вода, мокрая трава маслянисто блестела в свете фонаря.

— Привет.

Назаров едва миску не выронил от удивления. Эту женщину он ну никак не ожидал увидеть и шума подъехавшей машины не слышал — впрочем, шумела вода, а дорога к его дому шла под горку, и на нейтральной передаче можно было докатиться почти неслышно.

— Привет, Ира. Что ты здесь делаешь?

Он поставил миску на столик у летней кухни и сел на скамейку. Приглашать гостью в дом он не собирался, несмотря на гудение комаров. Это его дом, его и Вики, и он хочет дать понять Ирине, что ее визит не слишком его обрадовал. Но и обидеть ее Назаров тоже не хочет — ведь, по сути, Ирина не сделала ему ничего плохого, да и никому, если уж на то пошло. Просто… Ну как-то так вышло, что она везде лишняя.

Ирина села рядом с ним, вытянув длинные ноги. Слишком высокая, слишком худая, с длинной шеей и лицом-сердечком, короткий нос и раскосые небольшие карие глаза — несмотря на все «слишком», все равно она была привлекательной. Но делать ей у него во дворе абсолютно нечего.

— Жень…

Она тронула его за плечо, и Назаров напрягся. Он помнил ту их ночь, когда они пили коньяк, и он жаловался на Вику. На то, что Вика его не любит и что если бы любила, то оставила бы эту ерунду с телевидением, потому что она потакает низменным вкусам толпы, а зачем так себя растрачивать? Тем более что он ее в Париж зовет, а не в тундру какую-то.

И в какой-то момент Ира вот так же положила ему руку на плечо, а коньяка и обиды было тогда слишком много.