Читать книгу "Кукольник - Генри Лайон Олди"

В регистрационном перечне «Охотник» теперь назывался «Горлицей».

Частной яхтой.

Но у «Горлицы» сбереглось кое-что из когтей и клыков списанного бойца.

Вихрь пенетратора отпрянул, чуя опасность, но вскоре приблизился опять. Щеки Венечки побагровели, а черты лица, напротив, приобрели неприятную заостренность, как у покойника.

Поэт оставил стену в покое, сел на ковер и затянул гнусавым, болезненным тоном:

Поднимите мне веки — не вижу, ослеп,

Безутешен навеки — не вижу, ослеп,

Жизнь была, человеки, изюминкой в хлебе…

Он не заикался.

Внутри Венечки копался кто-то, стократ более сильный, чем Эмма Лаури. И этот «кто-то» освобождал поэта от дефекта речи, вместе с ним отбирая главное.

Знать бы: что?!

А граф Мальцов все никак не мог справиться с блоком огневого обеспечения. Коррекция, которой хватало Аркадию Викторовичу, чтобы встать и лихо выпить заздравную чарку, не обеспечивала чувствительности и скорости реакции, необходимой для боевого контакта.

Так невропаст не способен вести куклу, пока не получит от нее троекратного согласия.

— Карл! Карл, душа моя!… работай… — хрипел Аркадий Викторович, воюя не с пенетратором, а с собственным телом, предательски отказывающим больному бомбардир-майору. — Карл, гадюка!… работай, милый, давай…

Маэстро Карл работал.

Но в одиночку не справлялся.

Взгляд маэстро, обращенный к Эмме Лаури, можно было истолковать единственным образом. Эмма фигурировала в контракте между «Filando» и Мальцовым, где стояли подписи обоих кукол. У нее имелся доступ к графу. На всякий случай, ибо Карл Эмерих был предусмотрителен.

— Чтоб вы все сдохли!

Трудно сказать, кому именно адресовался вопль блондинки, когда Эмма вцепилась в его сиятельство, подхватывая пучок моторика. Зато Аркадий Викторович мигом воспрял, увеличивая чувствительность голоформы, наклоняясь вперед и раскачиваясь, словно сектант на молитве. Почти, уже почти вышло…

Увы, «игры в четыре руки» хватало на пределе.

И тогда Лючано перехватил второй умоляющий взгляд маэстро.

На раздумья времени не оставалось. Чувствуя себя на обрыве, перед прыжком в ледяную воду, Тарталья ринулся к графу. Он схватил Мальцова за дрожащие плечи, пренебрегая этикетом и приличиями.

— Вы согласны, чтобы я…

— Согласен, сатана тебя заешь!…

— Вы даете согласие на контакт?…

— Да!

— Вы…

Втроем невропасты сотворили чудо. Королева Боль улыбнулась, решив сегодня не создавать проблем любимому подданному. Лючано работал с наслаждением, виртуозно, как не работал никогда в жизни. Граф Мальцов мог быть доволен — мало кому доводилось служить объектом сразу для троицы кукольников.

Он и был доволен, отставной вояка.

Более того — он был счастлив.

Яхта сделала сложный маневр, в результате чего искрящийся вихрь оказался строго по левому борту. И батарея плазматоров из открывшихся портов шарахнула по лже-полковнику прямой наводкой. А потом — еще раз, сминая и рассеивая.

— Есть!… есть, жечь твой прах…

Венечка упал на спину и потерял сознание.

Потом Лючано будет ломать голову, вспоминая: получил он от графа третье, решающее согласие или нет и чудо произошло на самом деле?

Но вскоре оставит это пустое занятие.

Глава седьмая РЕЙД

I

— Помпилианский раньше учил?

— Нет, господин медикус-контролер.

— А на каком языке я сейчас с тобой разговариваю?

Тарталья задумался. А действительно, на каком?

— На помпилианском?

В его голосе не прозвучало особой уверенности.

— Посмотрите на этого раба! — Медикус-контролер весело расхохотался, хлопнув себя по коленке. — Он не знает, на каком языке говорит!

Затем, мгновенно став серьезным, он вновь нырнул в пульсирующие недра спирального нейротомографа, откуда объявился минуту назад, чтобы задать Лючано пару странных вопросов.

Тарталья не знал, является ли медикус-контролер просто корабельным врачом или заодно выполняет дополнительные, не свойственные обычным докторам функции? Но вызову на медосмотр обрадовался: хоть какое-то разнообразие.

Вместо монотонной «гребли» в ходовом отсеке, работы на камбузе, уборки помещений…

«Рекомендованный досуг» — помпилианцы скорее откусили бы себе языки, чем назвали бы его «свободным временем»! — периодически выпадая рабам, проходил вымученно. Хочешь, смотри визор — те каналы, что включил дежурный. Большинство народа часами пялилось на бесконечные похождения героев «Святой Агнессы» или «Предупреди заранее». Хочешь — разминайся на портативных тренажерах, как в вудунской тюрьме. Особой надобности в физкультуре не возникало: спали рабы в тонус-коконах, которые во сне стимулировали мышцы лучше всякой гимнастики. Лючано даже сбросил живот и перестал сутулиться.

— Забавно, очень забавно…

«Что он увидел в мониторе? — Тарталья делал вид, что если чего и ждет от жизни, так это конца осмотра. — Когтистого Лоа? Вряд ли. Может, я болен экзотической болезнью? Тогда экс-легату придется меня лечить — не за совесть, конечно, но за страх предстать перед судом. Если с рабом Борготтой что-нибудь случится… если состояние нашего дивного организма и чудесной психики по истечении срока наказания не будет соответствовать исходной матрице…»

Лючано ухмыльнулся со злорадством.

По крайней мере, на это он еще был способен.

Однако врач не обратил на ухмылку раба никакого внимания, и все злорадство пропало втуне. Кажется, медикус-контролер хотел еще о чем-то спросить обследуемого — но передумал.

Не глядя, он ткнул пальцем в сенсор коммуникатора.

— Гай? Зайди ко мне, когда сможешь…

И махнул рукой «клиенту»:

— Раздевайся и лезь сюда.

Забираясь в диагностическую капсулу, Лючано вспоминал свои попытки заговорить с другими рабами. Крах надежд едва не вверг его в тяжелейшую депрессию. Общаться с себе подобными на галере мог лишь законченный псих. На него смотрели с непониманием, молча отворачивались или отвечали односложно. Лишь немногие пытались хоть как-то поддержать беседу — но их тоже не хватало надолго.

Очень скоро выяснилось: те, в ком не угас интерес к общению, — новички.

Вроде Тартальи.

Брамайни Сунгхари, соседка по «гребной скамье», попала в рабство за долги мужа около полугода назад. Ее трижды перепродавали из рук в руки, пока она не очутилась на «Этне». Близнецы-гематры, десятилетние Давид и Джессика, стали рабами всего три месяца назад, но, как это произошло, рассказывать не желали. Зато охотно вступали в разговоры на другие темы.