Читать книгу "Встревоженные тугаи - Геннадий Ананьев"

Нет. Все без изменений.

На третью ночь Голубин попросился в секрет на выходе из ущелья. Кахоянов согласился, однако от подначки не удержался:

– Сходи-сходи, Аника-воин.

Ответить столь же обидным? Но Кахоянов – начальник заставы. Командир. Субординация, а не возраст, опыт и умение правят бал, тем более, здесь не интересы границы, а личные взаимоотношения. А они ограничены уставом. Вот и проглотил обиду Голубин. Лишь в мыслях поперечил: «Ничего! Поглядим, как ты завтра заговоришь!»

Ну а если предвидение ложное? Что ж, тогда придется склонить голову под секиру. Отступать тоже нужно уметь. Вселюдно придется признать свою неправоту.

Секрет проходил через ущелье к выходу в самое начало сумерек, когда воронье слеталось к своим гнездам на ночлег, ссорилось между собой, решая какие-то свои спорные вопросы, поэтому на людей они не особенно обращали внимание, и проход наряда не мог в это время вызвать никакого подозрения даже у человека, который бы специально прислушивался к поведению воронов. Перед самым же выходом, будто специально, чтобы можно было спрятаться, близ отвесной стены лежали валуны, острость боков которых сгладило время. Вот там, между этими валунами, лежать наряду почти до самого рассвета, слушать тишину и настораживаться, уловив любой посторонний звук.

Здесь пограничникам не было возможности, наблюдая за выходом из ущелья, еще и контролировать друг друга, поэтому сюда посылались и старшими, и младшими «старички». Они привыкли к бессонным ночам в нарядах, их дрема не одолеет, как бы ни старалась.

Слился с камнями секрет. Даже днем не вдруг его разглядишь, а уж о ночи и говорить нечего. Тихо-тихо лежат. Даже дышат совершенно бесшумно. В ущелье тоже тихо. Вот уже, по расчетам прапорщика Голубина, полночь. Сомнения наседают: «Неужели ошибаюсь?»

Гнетет тишина. И тут… Ворон в центре ущелья подал голос. Голубин выдохнул младшему наряда:

– Будь готов.

Следующий крик, сердито-тревожный, чуточку поближе. Вот еще ближе. Еще. Вот совсем близко. Сердце бьется учащенно, хочется вскочить и рвануться к тому месту, где прокаркал последний ворон, но прапорщик приказывает себе: «Лежи!»

Силуэт человека. Ну, давай-давай, иди, еще чуток… Ну, смелей! Вешай лоскут. Теперь пора:

– Стой!

Как раз – разевай рот! Человек метнулся обратно в темноту, вот-вот растворится в ней.

– Стой! Стрелять буду!

И чуть завысив (живым взять лучше), прошил ночь трассирующей очередью Голубин.

Еще мгновение – и бросок к остановившемуся нарушителю пограничников, готовых в один миг нажать на спусковой крючок, если вспыхнет встречный выстрел.

Нет. Никакого выстрела. Никакой даже попытки сопротивления. Стоит голубчик, поднявши руки. Заламывай их за спину и связывай.

Таиться теперь нет смысла: автоматная очередь слышна далеко, и если у задержанного есть напарник, то не станет он выпяливаться, а если попытается прорваться за кордон, наткнется на второй секрет. Вот Голубин и задает резкий вопрос. На алтайском:

– Откуда?!

– Там мой дом, – ответил тоже на алтайском задержанный. – За рекой.

– Где перешел границу?

– Я не переходил. Я ходил в пагоду молить Будду помочь вылечить жену. Умирает она. Слышал голос: поклонись духу дуба, и вот я здесь. Будда перенес. Кто же другой?

Врезать бы по этим врущим устам. Смачно приложиться. Со всего размаху. Да разве позволишь подобное?

– Не рассказывай сказки! Говори, где перешел?!

– Не перешел. Молил Будду в пагоде, и вот – здесь.

Голубин велел младшему наряда отконвоировать задержанного на заставу, сам же решил остаться на месте задержания до рассвета.

– Тревожную группу с собакой пришлешь.

Едва лишь затеплился день, в ущелье приехал самолично старший лейтенант Кахоянов. Сразу же признался:

– Да, утер ты мне нос, – затем приказал инструктору службы собак начать проработку следа.

Овчарка, понятное дело, легко взяла свежий след, но в самой середине ущелья метнулась было влево, потом вернулась обратно и потянула к выходу. И так, не сбиваясь, довела до самой заставы, куда был приконвоирован нарушитель.

– Давай назад. К тому месту, где собака сбилась.

В ущелье повторилась та же самая чертовщина, какая случилась с другой розыскной собакой в прошлый раз: овчарка инструктора, которая считалась лучшей на заставе, тоже уперлась в гранитную стену и виновато заскулила.

– Ничего не пойму, – сокрушенно вздохнул Кахоянов. – Нарушителя задержали, а доказательств нарушения границы у нас нет.

– Он утверждает, что Будда перенес его сюда. Думаю, не отступится от этого.

– Попробуем еще допросить. Перекрестно. Может, расколется, запутавшись?

Надежда – штука хорошая, но беда в том, что не очень часто она обретает ожидаемую плоть. Измотал нарушитель Кахоянова и Голубина донельзя тупыми однообразными ответами:

– Не переходил. Просил Будду лечить мою жену. Она умирает. Будда услышал мою просьбу. Принес меня к святому дубу.

– Сказки! Где перешел границу?!

– Почему не веришь? Будда все может. Он же Будда.

С другого бока принялись. О жене начали расспрашивать. Чем больна? Охотно отвечал задержанный. Хвалил ее красоту и доброе сердце. Хвалил за умение вести домашнее хозяйство и создавать уют в доме, за ласковость к детям, но на вопрос, отчего же тогда ушел от жены, ответил с тем же упрямством:

– Не ушел я. Она сильно болеет. Будду просил помочь. Он услышал мою просьбу.

– Жена носит красное белье?

– Нет.

– А это откуда?! – показывая на красную полоску ткани, строго спросил Голубин.

– Не знаю. Будда, должно, дал.

Хоть кол на голове теши, хоть лбом об стену. Не переломить глуповатого упрямства.

Дежурный по заставе постучал в дверь:

– Можно вас, товарищ старший лейтенант, на два слова.

– Слушаю, Что стряслось? – выйдя и закрыв за собой дверь, спросил Кахоянов.

– Старший чабан из кошары Шакирбая приехал. Хочет видеть вас.

– Интересно… – многозначительно протянул Кахоянов и, подумав немного, распорядился: – Задержанного обратно в комнату чистки оружия, а гостя встреть и проводи в канцелярию. Пусть прапорщик Голубин тоже туда приходит. Но прежде пусть распорядится насчет чайку.

Старший лейтенант Кахоянов успел уже усадить гостя за приставной столик и даже спросить, какая нужда привела его на заставу; старший чабан уже заговорил: «Не моя, а ваша…» – и тут в канцелярию вошел прапорщик – очень своевременно: Кахоянов мог бы опростоволоситься.

Традиционное рукопожатие с прижатой к сердцу левой ладонью, и гость продолжил прерванное: